Когда подлый Меркурий сжимает вокруг меня свое ретроградное кольцо, я поначалу, как любая нормальная тетка пытаюсь впасть в депрессивный коматоз с саможалениями, самобичеваниями и изысканными страданиями. Потом, когда колец становится не одно, а гораздо больше, и они все больше жмут и жгут, Меркурий уже вовсю хозяйничает в моей воспаленной голове и уже начинает тянуться своими цепкими ручками к душе, на помощь ко мне прилетает Элка.
Прилетает оттуда, откуда уже не возвращаются, и на ухо, своим абсолютно ни на на чей непохожим голосом, басит мне:" Уля, не ссым в тумане, мы в аэроплане!". Я вспоминаю историю нашего знакомства, непростых взаимоотношений, еще более непростую историю ее ухода из жизни, похороны, которым позавидовал бы автор Гоголь, и потихоньку начинаю приходить в себя.
Мы познакомились, когда мне было 18, а ей -55. Вернее, нас познакомили. Прошло всего пару месяцев с нашего поступления в семинарию, когда отец Олег, крестный отец Элки и по совместительству преподаватель Священной истории Ветхого завета, привел нас, пятерых первокурсниц к ней в гости.
Единственная характеристика, которую дал Элке отец Олег, по дороге к ее дому :"Уникальный человек, уникальный...Сложный..Инвалид. 25 лет прикована к постели". Мы приготовились к страшному. Картины, которые рисовало наше на тот момент еще не очень развитое воображение, ничего более приличного, чем утка, пролежни и изможденное тело на желтом, дурно пахнущем матрасе, предложить не могло, и мы в унынии шли "за послушание" с отцом Олегом, ожидая чего угодно, но только не того, что мы увидели.
В уютной, чистой параноидальной чистотой квартире, за столом сидела женщина. Нет, не так. За столом сидела Алла Пугачева образца 1984 года. Только блондинка. Во всем остальном, включая бант в прическе и ироничный, цепкий взгляд это была она. Примадонна. С идеальным кровавым маникюром на искривленных ревматоидным полиартритом пальцах и невероятным голосом Бони Тайлер, только октавкой пониже.
Мы не сразу увидели, что этот переносной столик, за которым восседала Эльвира Владимировна, закрывает ее навсегда согнутые в огромных распухших от болезни и боли коленях ноги. Да много мы чего не увидели только потому, что эта хохочущая женщина, сыплющая невероятными афоризмами, перемежающимися неологизмами в стиле кантри (это ее выражение, прилипло к моему языку на всю жизнь, как и многие другие) даже не пыталась выглядеть инвалидом, прикованным к постели 30 лет.
Она отчаянно нуждалась в помощниках на тот момент. Прежняя девочка, студенка томского меда прожила с ней 3 года и собралась замуж, а смена никак не находилась. И отец Олег привел нас в надежде, что мы все по очереди будем к ней приходить и посильно помогать.
У меня на тот момент уже был десятилетний опыт ухода за больным братом, и видом горшка меня было не напугать. Осталась я у нее в тот же вечер, и растянулось наша с ней история почти на 10 лет.
Помимо матерного, которым моя Элла владела на уровне бог, знала она еще 16 языков. Читала в подлинниках Шекспира, Агату Кристи, Франсуазу Саган и Гессе. Великолепно пела джаз, все трэки из "Серенады солнечной долины" я освоила с ней. Театр я тоже полюбила только благодаря ей, все столичные труппы, активно тогда гастролирующие регулярно собирались на грандиозные Элкины застолья, где она лихо, со своими лучшими друзьями, Володей Суздальским, тогдашним директором томского "Букиниста" и Стасом, физиком-ядерщиком, профессором и просто очень уважаемым ученым, под Стасов аккордеон исполняла свои коронные триста пятьдесят частушек, и "Хелло, Долли". А когда она запевала "Мой путь" Синатры...Рыдали все. Не от жалости, нет, от чувств-с. Она была великой актрисой, Элка, и то, что подмостками ей служила кровать, ничуть не умаляло ее талантов.
Чего ей стоили эти праздники, а и вообще просто утренний подъем, когда за ночь, все тело сковывало, а вечно воспаленные суставы (все до одного, а их много в нашем бренном теле!) крутило и выворачивало, как она говорила "из под души", знала только она.
- Уля, детка, подъем, готовь аппаратуру!
Эту фразу я ненавидела больше всего на свете в тот момент. Нужно было идти на занятия, спать хотелось немилосердно и приходилось вставать часа за три, для того, чтобы с помощью этой "аппаратуры" привести Элку в порядок.
Аппаратурой служили огромный эмалированный таз, три капроновых кувшина с теплой водой, дезодорант, лосьоны "розовая вода" и "огуречный", зубная паста, зубная щетка и щетка для волос, а волос там было "до пояса", много-много чуть сожженных "супрой", вьющихся от природы волос, которые, чтоб не спутались на ночь мы заплетали в косу, а они все равно путались и мы их драли этой щеткой, с матами-перематами, проклятиями и заверениями, что вот прям завтра острижем все под ноль, потом подвивали плойкой и оставляли как есть до следующего утра и проклятий.
А еще были процедуры маникюра-педикюра, мытья головы и вообще всего тела, а учитывая Элкину неподвижность (она могла только сидеть и лежать, даже с ложкой она плохо управлялась) и корпускулярность, мыли мы ее тоже на постели, с уже другой аппаратурой, конечно.
Эта ее жесточайшая самодисциплина, умение и желание быть красивой женщиной, через силу, через боль, через "махнуть на себя рукой и ногой" восхищают меня сейчас не меньше, чем тогда раздражали (много, ох как много я тоже делала через силу).
Только я тогда видела эти слезы боли. когда я ее неловко усаживала, задевая самые больные места, когда пребольно выдирала расческой ей волосы по утрам. Больше этих слез не видел никто. Всех приходящих в ее дом ( а их было очень много, ее любили, к ней тянулись) встречала Примадонна во всем блеске своей красоты и талантов.
Три десятка лет зависеть от абсолютно чужих, разных, добрых и не очень людей (родители умерли, когда ей не было и двадцать семь, братьев-сестер не было, кроме дальней родни, котора появилась после смерти наследовать квартиру), и в этой зависимости не озлиться до предела, не потерять вкуса к жизни, а Элка еще и влюблялась и в нее влюблялись, там страсти иной раз кипели ого-го какие, хоть и платонические.
Суметь не запустить себя и свой скромный дом, в котором кто только не побывал. Каждый месяц устраивать праздники-концерты для своих друзей, чего бы это не стоило...Эх, Элка, как поздно мы все начинаем понимать и ценить. Ты ценила каждый день. И даже когда стало совсем херово, когда онкология, уж чего не ждали, как говорится, превратила твою жизнь в окончательный ад, ты не сдавалась. До посленего дня ты выглядела как королева. До последнего ты радовалась визитам гостей, только что выпавшему снегу и просила меня в валенках пройтись под окнами, чтобы услышать скрип этого снега и я надевала их на "босу ногу", накидывала "шаленку" и скрипела этим снегом, а ты, умирая уже, слушала и улыбалась. Радовалась.
А потом, через пару месяцев после смерти ты мне приснилась и рассказала, как тебе хорошо и что ты там ходишь. Сама. И показала мне туфли. Как у Людмилы Гурченко. С бантами. Красивые.
Автор: Юлия Меньшикова.
