СЕКРЕТЫ ПРИГОТОВЛЕНИЯ ЖАРЕНОЙ КАРТОШКИ.
Коль уж повелись всем писать свои благочестивые воспоминания о славных днях конца восьмидесятых, когда мы все только входили в богатый и насыщенный церковный мир, поделюсь и я своими мыслями, благо события тех времен остались врезанными в память накрепко.
Было это где-то в конце зимы 86 года, когда в ранге свободного художника я осваивал окрестные пространства в поисках духовных источников. Так случилось, что в Печорском монастыре мы встретились с моим другом Володей, и поскольку келья для паломников тогда оказалась перенасыщенной, и устроиться в монастыре не удалось, Володя вовлек меня в свое путешествие, которое устраивал во время своего отпуска. В селе Боровики той же Псковской области подвизался наш знакомый батюшка иеромонах Никита Корниенко, и мы отправились к нему.
Помню, добирались мы туда на автобусе от Пскова, и приход там был совершенно нищий, потому что местное население религиозное возрождение упорно игнорировало. У батюшки был чудный храм, помнится Богородичный, но точного посвящения я уже не помню за давностью лет, и проживал там отец Никита на нищую зарплату, которую с трудом собирал на требах. В основном это были погребения, и каждый раз, приглашен-ный на поминки отец Никита, в своем слове указывал на то, что поминать покойного спиртным есть недопустимый грех, после чего какая-нибудь старуха поднималась с рюм-кой: «Эх, не люблю я ее, горькую, но помянуть-то надо!..» И все развивалось по тради-ции.
За неимением наличности, расплачивались с батюшкой той же водкой, так что у него собирались весьма значительные запасы, поскольку сам батюшка не пил ее вовсе. Как оказалось, это пришлось весьма кстати, так как на эти самые запасы отец Никита заново отремонтировал весь храм, потому что водка была в тех местах главной валютой. Мало того, прознав о его нуждах, люди сами появлялись у него с предложениями, причем по удивительному стечению обстоятельств очень кстати. Так потребовалась ему краска для покрытия храма, и вот ночью стучит хриплый мужик и предлагает ему бочку краски, и как раз той самой, что была нужна. И так в остальном, так что при всей своей нищете батюшка никак не унывал.
В ту пору у него на приходе подвизался чтецом наш общий друг Гоша, он собственно нас и привлек туда. Дело было уже Великим постом, так что разносолов мы там не ждали. Зато, когда пришло время трапезы, устроили конкурс на то, кто приготовит самую вкусную жареную картошку. Я со студенческой поры славился своим умением жарить картошку, и потому вступил в соревнование без колебаний. Первую сковородку жарил Володя, пугая нас своими сибирскими секретами, и с долгого ожидания она ушла почти мгновенно, хотя яркого впечатления не произвела. Это был сложный период в жизни Володи, потому что на него напала зубная боль, и он страдал. Именно по совету батюшки он попытался сполоснуть свой больной зуб водкой, и это подействовало благоприятно. Мы, конечно, отнесли это к молитвенному подвигу отца. Потом делом занялся Гоша, тоже мастер изрядный, и его продукция уже отдавала вкусовыми излишествами. После него за дело взялся я, и мое произведение явно было признано лидером, так что я уже готовился к триумфу, когда к плите встал сам хозяин, отец Никита. Могу авторитетно заявить, что с того момента я понял содержательное значение молитвенного сопровождения самых простых бытовых дел. Картошка отца Никиты была самим совершенством, и хотя мы ели уже четвертую сковороду, она ушла за милую душу.
Потом мы служили в храме всенощную под воскресенье, и отец Никита, облачившийся в роскошные черные постовые ризы, предстал перед нами просто образцом подвижника. Правда местные бабки, которые являлись на богослужения в количестве полторы штуки (потому что не каждый раз бывали), остались нашим посещением недовольны, так как что мы вытеснили их с клироса, и долго потом шли разговоры про меня, что «этот толстый» (а я уже тогда производил впечатление) унес с клироса некий исчезнувший требник.
Дело было постом, так что вечером мы все дисциплинировано исповедались у батюшки, чтобы на другой день причаститься. Ночью мне правда пришлось испытать конфуз, потому что братски предложенная мне отцом Никитой раскладушка через пятнадцать минут после моего укладывания на нее предательски треснула, и я оказался на полу, но батюшка, не упрекнув меня ни словом, тут же предложил мне какой-то старый топчан, где я и улегся уже без приключений. На утро мы отслужили литургию, смирено подошли к причастию, и после кратких обязательных треб, вернулись домой. В этот день соревнований не устраивали, батюшка смиренно стал к плите и приготовил всем нам свою картошку, приложив к ней чудные соленые огурчики и капусту. Трапеза вышла просто праздничная, и когда пришло наше время уезжать, мы с Володей даже позавидовали Гоше, который оставался.
Дальше увлеченный Володей я отправился с ним на его приход в Великие Луки, где тогда еще малоизвестный отец Роман Матюшин поразил меня подвигом великопостного воздержания. Я же успел рассказать ему, как во время своей краткой работы в издательском отделе Патриархата успел познакомить сотрудников с его песнями, которые хоть и не произвели на них яркого впечатления, но зато были размножены и поползли по рукам московского религиозного сообщества. Так что я каким-то образом оказался причастен к его музыкальной славе, хотя сам батюшка не испытал по этому поводу восторга. О чем говорить, если он весь пост питался одними просфорами на запивке Святых Тайн, и к концу поста во словам Володи едва не падал от слабости. Такое очевидное свидетельство монашеского подвига невольно показалось мне разительным укором после наших затейливых трапез у отца Никиты, но даже это не затмило светлого образа батюшки, который надолго остался в числе моих самых ярких примеров смиренного служения.
А уж о том, как я повстречал отца Никиту в следующий раз, мне и говорить не хочется, потому что история эта была исполнена самой жуткой трагичности. Батюшка умер в 2004 году, еще довольно молодым, и хотя пример его подвига внушает скорее ужас перед изыскательной хитростью вражеских искушений, он все же остается в моей памяти самым светлым воспоминанием той поры.