В поисках Истины.

Как же невероятно глубоко и интересно написано П. Флоренским о Таинствах..

«.. Седмеричное число таинств
установлено во святом Евангелии и может быть доказано из
приведения и сопоставления мест божественного Писания, как
и прочие догматы Кафолической Церкви»—Так окончательно устанавливается число таинств и их список: крещение,
миропомазание, причащение, покаяние, брак, елеосвящение и
священство.
Семь таинств соответствуют семи основным
напластованиям нашей жизни; единая благодать разливается на
семь струй не потому, как выражался некто (В.В. Розанов), что
в небе семь отверстий, но потому, что у н а с именно семь приемлющих благодать устьев. Но тут должно быть отмечено, что эти
семь устьев—семь функций суть устья или функции ж и в о г о
о р г а н и з м а..
В том-то и свойство живого, что каждая функция—не проста, но кроме
основного своего тона имеет обертонами все прочие функции,
каждый обертон—свои обертоны—те же исходные функции, и
потому все функции многообразно между собою перекликаются, многовидно друг друга отражают, так что, исходя от одной,
можно прийти к любой другой, а в ней снова найти исходную и
снова и т. д. и т. д. Потому и таинства, образуя расчлененную седмерицу, однако, отвечают друг другу, отражаются друг в друге, в
каждом можно найти каждое.

Итак: основные стороны жизни запечатлеваются в своей истине т а и н с т в а м и, вследствие чего таинства суть т и п ы,
с х е м ы, н а п р а в л е н и я жизни, так сказать, д о б р о д е т е -
ли и истинное существо наше в его многообразном и
нерасторжимом единстве.
О р г а н и з м т а и н с т в а и есть наш
истинный организм. Будучи изнутри силою Божиею, каждое
таинство извне есть некоторое внешнее действие, но такое, которое имеет в сознании безусловную ценность и святость.
Что
такое евхаристия? — Е д а, но такая еда, которая имеет абсолютную значимость, т. е. истинная еда. Евхаристия, по слову
молитвы, есть «истинная пища» и «истинное питие». Значит,
телесная деятельность—еда—может иметь безусловную значимость. ..

Еда имеет в себе иерархические степени: причащение, вкушение, трапезование, стол, пожирание. Степени эти держатся
одни другими и все вместе опираются на безусловную святость
причащения Св<ятых> Тайн.
Подобно сему, возьмем крещение. Что такое крещение?
Купание — βάπτισμα, омовение— lavacrum, но омовение—
истин<ное>, абсолютное омовение.
Елеосвящение—лечение.
Венчание—половое сочетание.
Священство—власть, и в нем
освящается и возводится к безусловному началу своему функция управления. Что такое м и р о п о м а з а н и е? Как внешнее
действие это есть у м а щ е н и е —духи—благовонная масть, выливаемая или намазываемая на тело.
Но что такое благовоние?
Неужели это, столь случайная сторона нашей жизни, заслуживает возведения в безусловность? Неужели д у х и можно ставить в
один ряд с функциями питания, размножения, власти или даже
лечения и омовения?
Позвольте дать маленькую справку.
Вся природа благоухает, все испускает запахи, такие или иные, все окутано атмосферою благовонных испарений. Что это, случайность, или тут
скрывается нечто существенное? Понять значение ароматов
можно, только вникнув в свойства запахов. Но известно, что
запахам эфирных масел и т<ому> п<одобных> веществ свойственна, при всей их чрезвычайной разреженности, т е п л о н е п р о з р а ч н о с т ь, непроницаемость в отношении тепловых лучей. Окруженное ароматической атмосферою, сгущающеюся
к ночи и в особенности предрассветным холодом, растение не
метафорически, а буквально окутано теплою шубкою, защищающею его от излишней потери тепла и от замерзания. Наглядный пример густоты этих испарений поможет этой мысли выразиться тверже: одно из обыкновенных растений горной части
Крыма и Кавказа — Dictamnus Fraxinella, бадиан, или Моисеев
куст, бывает окружено таким густым слоем эфирного лимонного масла, что если в сухой день поднести к кусту спичку, то
эти испарения могут воспламениться.
Итак, запах есть о д е ж -
д а, истинная одежда, если хотите, ибо он укутывает, защищая
от холода, и украшает—не сокрывая.
. Запах—истинная одежда и истинное украшение.
У растений он привлекает издали насекомых. Он есть защита.
Вот почему таинство миропомазания совершается и в иной форме—по-видимому не имеющей ничего общего с первой — как
в о з л о ж е н и е р у к.
Но возложение рук есть все то же согревание—подобно «кокошу, собирающему птенцы своя под крылья
свои»—защита-окружение.
Вот почему таинственное облечение во Христа—одеяние дарами Духа Святого—связывается
в таинстве миропомазания с одеянием в одежду благоуханий,
с мистическою защитою от враждебных ветров, с украшением
Духом Святым. Как птица, Дух Святой носился над бездною, высиживая первобытный мир, как голубь, покрывал крылами своими крещающего Спасителя. Адам и Ева, по учению церковному,
увидали, что наги,— не потому, что п о з н а л и то, что не познавали ранее, а потому, что ранее воистину не были н а г и, ибо
одеты были в Духа Святого, по грехопадении их оставившего:
падши, они разоблачились, почему и понадобилась иная одежда,
рукотворенная. С л а в а святых—их светоносность, и нередко
благоуханное окружение есть их одежда.

..церковные песнопения, особенно великий канон преподобного Андрея
Критского, постоянно твердят о разодрании одежды грехом,
о наготе грешника, и об одеянии — благодатью разумеется—кающихся. Короче: запах–красота–у к р а ш е н и е –о д е ж д а –з а -
щ и т а –п о к р о в –д о м –жилище–благодать–Дух Святой–Свет
истинный–Истина и т. д.— вот ряды связанных между собою
символов и понятий; посему закрепление тончайшего из внешних вещей этого рода — благоухания—таинством миропомазания утверждает в незыблемой основе и всю функцию жилища,
одежды, украшения, умащения, вообще же—защищения организма от вторжений извне.
И с п о в е д ь —раскрытие души своей и совести своей пред
Ц е р к о в ь ю, первоначально пред всеми ее членами, впоследствии—исповедь тайная, пред е д и н ы м с в и д е т е л е м —священником, по соображениям внешним, но, однако, в мыслях —
пред самим Христом и Его Церковью.
Со стороны внешней это есть с л о в о, слово о сокровенном души своей, слово безусловно-правдивое, слово предельно-серьезное. Исповедь есть общение Церкви в слове словом, посредством слова.
Всякое слово—если оно не гнилое—есть облегчение души, исповедание сокровенного души своей, средство общения, оно
служит и объединению, и единомыслию, и единочувствию, и
научению. Исповедание как таинство включает в себя не только покаяние в грехах, но и исповедание веры своей—начиная с
Символа веры, сомнений своих, колебаний своих. В таинстве покаяния, таким образом, освящается самая ф у н к ц и я с л о в а.

Священство есть утверждение функции влас т и. Власть потому и власть, что она принадлежит тому, кто н а д правилами. Власть непременно: и л и трансцендентна обществу, и л и лже-трансцендентна, т. е. держит себя, сознает
себя, к а к трансцендентная, не будучи таковою и, следовательно, будучи самозванною, не истинною. Получение власти
тем самым есть выделение из среды. Предельно, это выделение
мыслится как полное удаление из среды, как жертва Богу, т. е.
смерть в отношении общественном. Посвящаемый есть ж е р т -
в а — жертва Богу своим, так сказать, первенцем, своим избранцем, своим любимым со стороны общины, со стороны Церкви.
Так приурочиваются к семи функциям—основам человеческого существа—семь таинств. Мы ради простоты говорим
лишь о нижних пределах этих функций.
Таинств с е м ь потому, что с е м ь устоев человеческой личности,
и их не только е с т ь семь, но и д о л ж н о быть семь, не больше
и не меньше. В частности, освящаемая функция питания телесного есть таинство причащения, освящаемая функция выделения или очищения телесного есть таинство крещения, освящение
же синтетической функции—соблюдение телесного равновесия, т. е. функция согревания, покрова, одежды, украшения,
как выяснено раньше, есть таинство миропомазания. В области
жизни словесной, функция приятия слова, слушания слова,
питания словесного в освященном виде есть восприятие молитвы общества о себе, питание молитвою; освященная функция слушания есть таинство елеосвящения. Функция говорения, облегчения и очищения души словесного, освященная,
есть таинство покаяния. Наконец, синтетическая функция
равновесия, слушания и говорения, т. е. функция власти, освященная у своего истока, есть таинство священства. Так намечаются с е м ь церковных таинств: крещение, миропомазание,
причащение, брак, елеосвящение, священство и покаяние.
Схема семи таинств есть схема жизнедеятельности самого человека, таблица соотношения его первичных сил и первичных деятельностей.
ща,—но при этом не показал бы их с в я з н о с т и между собою.
Очевидно, если в церковной жизни есть к а к обряды, т а к и таинства, то, следовательно,
они должны быть соотнесенными между собою внутренне, а не
по тому лишь, как мы их оцениваем, и, следовательно, в уразумении обрядов должно исходить именно из их подчиненности
таинствам.
На древнерусском языке слово ОБРДЪ означало «ряд»,
«договор»; так: « о б р я д п о л о ж и т и » значило заключить договор ; обряд значило то
же, что ПОРДЪ—распорядок, договор, съезд для переговоров;
уговор, условие; работа по найму.. Итак, о б -
р я д есть распорядок, договор, условие,—если угодно, правило.
Ч е г о? Очевидно, таинства. О б р я д ы суть условия или способ
совершения т а и н с т в.
В таинствах получают высшую меру освящения самые
корни нашего естества. Но далее, от корней—к ветвям и от ветвей—к ответвлениям, передается деятельность божественной
благодати, божественная энергия, и уже не только корни нашего
существования, но и все оно, во всех своих проявлениях, получает новую жизнь, а потому—и новый строй и новый закал: обряд
есть осуществленная ориентированность на Боге, во плоти пришедшем, в с е й н а ш е й ж и з н и. В этом смысле можно сказать,
что н е т определенных границ обряда: начинаясь таинством,
нисходит, ветвясь и расчленяясь, в жизнь храмовую, отсюда—в
при-храмовую, затем в быт, в строение культуры и далее, подобно тончайшим волоскам и усикам, порою еле—или совсем невидным, впивается в недра земные, в жизнь космическую, уже не
будучи обрядом только человеческим, обрядом, ограниченным
пределами человеческого общества, но захватывая в себя в с ю
тварь, в с е бытие, самые стихии.

Фактически же—мы называем границею обряда всякий раз
границу нашего ведения.
Вот, например, м ы к л а н я е м с я н а
у л и ц е, снимая шапку,—что это, обряд или не обряд? Вероятно, большинство скажет, что это—только обычай,..
Но св<ятой> Иоанн
Дамаскин утверждает, что мы снимаем шапку пред проходящим
знакомым и д о л ж н ы снимать ее, ибо этим выражаем мы религиозное почитание о б р а з у Божию, который в человеке: человек—та же икона, икона Господа Своего. И значит, поклон—
поклон знакомому на улице—это уже не «обычай», а обряд.
Мы готовим кушанье. Исторически—кухня есть святилище, а очаг—алтарь его. Кухня—не только духовное средоточие
дома, но и зерно, из которого и около которого вырос весь дом.
Кухня—это храм религии рода, связующее начало поколений, и
именно чрез нее поколения священны друг для друга и образуют
священное единство, род. Так было, так было в длинном ряде веков..Семейный очаг, мы
сказали, был средоточием дома; но не только был—и есть, неизменно есть, как неизменно есть наша собственная природа. И доселе в благочестивых домах и в монастырях огонь кухонной печи
возжигается непременно от лампады, и значит, есть с в я т о й
огонь, святой, а не простая полезность; новая посуда ополаскивается богоявленскою водою, а значит, есть с в я т а я посуда—
утварь этого храма всечеловеческой религии; домашние припасы освящаются, масло льется крестообразно, крестообразно
сыплется соль, крестообразно знаменуется ножом хлеб, прежде
чем начнет его резать хозяин дома. Все творится у священного
огня с молитвою и крестным знамением. Явно, приготовление
кушанья как было, так и есть—род богослужения, низший, может быть, но все-таки священный, по-своему уставный. Кухня—
совокупность о б р я д о в. Грубое нечувствие жизни и великое
нечестие говорить и думать: «просто кухня», «только кухня»,
теряя из виду ее священную глубину.
Но так обстоит не с кухней
только: вся жизнь пронизана обрядом; пошлой, скудной и скучной делается она, когда утрачена обрядность жизни. Тогда это
качество, эту координату глубины жизненной пытается подменить скучающий человек обострением жизненных впечатлений,
двигаясь только в п л о с к о с т и жизни; но нет внутреннего
предела и завершенности в этом заострении, и пряности жизни,
следуя за пряностями, приводят к границам допустимого человеческой природой—и губят.
Всякое новое дело требует молитвы о нем, особливого освящения своих начатков, выделения из себя некоей десятины: первины всякого дела приносятся Богу..Что же
значат эти молебны и эти молитвы, как не освящение тех дел и
начинаний, пред которыми молебны служатся? Что значат эти
молебны, как не низшие степени посвящения Богу начатков, т. е.
введение дел, по-видимому светских всецело,— в область культа—поставление их п р и культе, о к о л о культа, в культе? В настоящее время с общим омирщением, обесцвечением, обеднением жизни культурной, подобные молитвы и молебны становятся
бесцветнее, однообразнее, по-протестантски уравнительнее в
отношении к своеобразию культурных дел.

Вся жизнь культом освящается. Но освятить всю жизнь
равномерно—это значило бы сделать ее всю однородною, и
тем—отщепить от таинств, которым освященная жизнь должна быть лествицею постепенного восхождения..
И таинство не было бы спасительно в жизни, когда принимающий его разбивался бы о его безусловную онтологичность,— безусловную, но никак не соотнесенную с повседневной жизнью. Так
построенное таинство было бы вихрем, вырывающим из жизни,
восхищающим, но не спасающим жизни.

Однако задача культа не показать нам таинство, испепелив
нашу бренность, но спасти эту бренность, приобщить ее горнему
миру, который ее бы просветил, направил, и освятил.

Священник Павел Флоренский.