Святые современники

"...
Буквально за несколько дней до начала учебного года, а в том году я только поступил в Московскую духовную семинарию, отец как бы между прочим сказал мне: «Хорошо бы тебе, Павел, до учебы съездить в Пошехонье к отцу Серафиму (Шустову) и в Шестихино к отцу Павлу (Груздеву)».

Отца архимандрита Серафима я знал давно, с детства. Это был старый друг моего отца. Он периодически приезжал к отцу еще в Ярославской епархии. Эти визиты стали более частыми, когда мы поселились в Загорске.

Отец очень почитал архимандрита Серафима, и его хорошее отношение к нему передавалось нам, детям. Отец Серафим принял монашеский постриг в 1926 году, когда ему исполнилось 19 лет. В 1930 году его рукоположили во диакона. А в 1937-м он был репрессирован тройкой НКВД и осужден на 10 лет за членство «в контрреволюционной церковной террористической организации». В 1943 году был освобожден по инвалидности.

Когда он приезжал в Лавру, всегда заходил к нам в гости, оставался ночевать. Правда, последние годы отец Серафим стал бывать в Лавре реже и уже года два к нам не заходил. В последний его приезд он учил меня читать «по-церковному» Шестопсалмие. Эти занятия продлились с вечера до братского молебна – шести часов утра, когда он, не ложась спать, сказал: «Ну, ты еще немного потренируйся, а мне надо в Лавру на молебен»...

И вот я в Пошехонской стороне. Как сейчас помню: вхожу в приземистую избушку. Света нет, потолок низкий, головой почти касаешься досок, пол земляной (!), на стенах иконы и какие-то холсты-картины. Со света сразу и не разглядишь, что в комнате. И слышу очень спокойный и умиротворенный, неспешный голос отца Серафима: «Павлуша приехал». Эту интонацию и манеру говорить незвучно, с большой любовью в голосе, мне потом посчастливилось слышать еще несколько раз. Так говорил отец Серафим (Тяпочкин), служивший в Белгородской области в поселке Ракитное, так говорила инокиня Зиновия из Апшеронска, так со мной говорила блаженная Аннушка Дивеевская. Я всегда вспоминаю об их особенности говорить, когда за всенощной читают евангельское зачало, в котором эммаусские путники вспоминают, как они слушали явившегося Господа: «Не горело ли сердце наше», – говорили они, и память об этом горении потом, я уверен, утешала их всю жизнь.

Отец Серафим сидел в центре комнаты на стуле, в подряснике. Его длинные волосы были распущены по плечам. Когда я брал благословение, он переложил в левую руку четки, которые теребил до моего прихода в спокойной темноте.

«Ты поживи у меня, – сказал он. – Сейчас в храм пойдем, я тебе храм покажу».

Церковь села Дмитровское, Пошехонский р-н, Ярославской обл.
Фото прот. Павла Недосекина. Ноябрь 2014 г.

Меня поразила степенность и простота, но еще больше я был удивлен этой удивительной умиротворенности, когда в храме, куда мы пришли, буквально через несколько минут «нарисовался» староста, типичный советский хам, ставленник властей, который важно, по-начальственному спрашивал: «Откуда гость?», «А ты почему, Серафим Николаевич, храм открываешь, меня не предупредив?» «А… гость из Москвы. А я – староста… а Серафим Николаевич у меня по найму работает». Отец Серафим был невозмутимо спокоен и сосредоточен.

На душе у него было всегда спокойно и тихо. Такая же атмосфера сообщалась и его маленькому домику. Трудно было представить, чтобы где-то на Руси в конце XX века еще были дома с земляным полом. А тут вот оно, нате, в 300 километрах от Москвы, да еще дом священника… Везде были иконы. Много икон. Были иконы литые и писаные, были портреты на холстах преподобного Серафима Саровского. Большие и несколько…

«Это все я привез из Мурома», – сказал отец Серафим. «Ведь сейчас этого никому не надо», – добавил он с грустью.

Вечером пришли две старенькие прихожанки-певчие. Служили вечерню. Потом дома читали на распев акафист. Когда стемнело, отец Серафим предложил мне прогуляться с ним по кладбищу – «четку протянуть».

«Я тут вечерами брожу, Павлуша, смотрю на наш приход. Они за меня там молятся, я их здесь поминаю. Ты иди немного впереди, попробуй Богородицу почитать…»

Село Дмитровское стоит на проезжей дороге, храм никогда не закрывался. Обворовывали его много раз. Со смерти отца Серафима там поменялось несколько священников. На могилку к батюшке периодически приезжал митрополит Рязанский Симон – они с отцом Серафимом были друзья. Великая тайна – Промысл Божий: один угодник умирает и вскоре бывает прославлен, другой же сохраняется безвестным. В случае с отцом Серафимом, можно сказать, это был действительно святой человек, угодник Божий, равный тем, которыми наполнены небеса.

Отец Серафим с епископом Рязанским Симоном (справа)

Утром служилась Литургия. Народу не было никого. Был простой седмичный день. Опять шумел староста, возмущался, что он ради прихоти попа должен приходить в церковь чуть ли не каждый день. Потом обедали. За обедом были всё те же две певчие-старушки.

Узнав от меня, что я поступил в семинарию и вскоре начнутся занятия, отец Серафим очень спокойно стал говорить мне свое наставление:
«Будешь священником, Павлуша, старайся чаще служить, особенно между пятым и десятым годом твоего служения. Литургия должна войти в твою природу. Обычно как бывает: рукоположат священника, он “весь горит”. Это как благодатный апостольский век. Потом горение утихает, оно потом “силой берется”. И вот в этот-то период многие начинают богослужения-то оставлять. Отвыкают и охладевают. Потом им уже и в тягость бывает. А порой и архиереи служат очень нервно. Это признак отдаления от службы. За богослужением должен быть на душе покой. Служить надо не спеша. К службе готовиться.

Почему у нашего брата порой нет духовного роста? Некоторые стали скучать, другие же замалчивают о правде в проповедях. А благодать Божия ревнива. Хотя сейчас о ней и говорить-то стали редко. А в твое время, наверное, даже и духовные будут ее заменять какими-нибудь другими словами. А о благодати говорить надо. Когда священник служит, ему благодать нуждою-трудом дается. Особенно надо нудить себя в период охлаждения ревности. Надо продержаться несколько лет, не сбавляя, а наращивая, тогда Господь дает благодать, и она входит в естество священника. Такому уже не трудно служить, да он без службы-то уже и не может. Вот этот голос искусителя, который звучит у каждого из нас, когда мы составляем расписание, что, мол, “много уже, да и дела”… вот этот голос-то волею Божией совсем ослабевает. Тогда идешь служить легко и с трезвением.

Ну, а когда за двадцатый год перевалишь в твоем служении, помни, что главное – духовная внимательность. Литургия уже привычно вошла в жизнь, и даем мы ей как бы свой ход. То есть отвлекаемся умом и думаем о своем на службе, порой только возвращаясь к реальности, чтобы сказать возглас. Это очень большая пагуба. Я даже думаю, что от этого и слабоумие развивается. Тут-то надо себя вниманием сковать и от попечения века сего совсем отречься, когда идешь на службу.

Помни и поминай меня, Павлуша. Приезжай ко мне, да и на могилку, потом… А эти иконы все твои будут…»

Потом… Потом у меня начались занятия в семинарии, из которой я был взят на два года в армию. Когда вернулся, опять стал учиться и в середине зимы узнал от родителей о смерти архимандрита Серафима (Шустова)… Но все это уже было потом, а пока же я гостил у отца Серафима.

Следующее утро было ясное. Оно до сих пор у меня перед глазами. Весь луг вокруг церковного дома блестел и светился. Так играли солнечные лучи на обильной росе. Ноги вмиг становились мокрыми.

Опять шли в церковь. Опять была Литургия. Прихожан теперь было человек пять, те же две старушки-певчие и хамоватый староста, который опять высказывал свое недовольство. После службы пили чай. Оглядывая свою тесную хибарку, отец Серафим рассказывал, что все эти иконы он привез из Мурома, где они остались от дивеевских матушек, которые после разгона их монастыря доживали свой век в частном доме «простыми старушками».

«Вот это батюшка Серафим “хлебный”, – показывал отец Серафим на большой портрет преподобного Серафима Саровского в рост. – Его матушка Александра так звала потому, что когда монахини голодали, они всегда молились перед этим образом, и преподобный не оставлял их без хлеба. Таких образов было сделано несколько. Вот этот, что у меня, по рассказам был преподнесен великой княгине Елизавете Федоровне или кому-то из царской семьи в день канонизации преподобного Серафима. Здесь под ножками преподобного даже и надпись об этом есть, но, правда, монахини ее закрасили в лихие годы, “страха ради смертного”. Ты, Павлуша, доживешь до открытия Дивеевской обители, съезди тогда туда помолиться Владычице Богородице и батюшке Серафиму, по канавке обязательно походи. Может, и меня вспомнишь…»

Как тогда невероятно звучали эти слова. Какое открытие монастыря? Казалось, что безбожие еще долго будет терзать родную землю…

«А это батюшка Серафим на камне молится, – показал архимандрит на другую картину. – Ведь он за свою жизнь почти все подвиги святости повторил: и постником был, и безмолвником, и столпником, и юродивым даже. Переносил свой подвиг со смирением, а учить людей стал только когда Сама Пресвятая Богородица его на это позвала. Тогда открыл дверь своей кельи, и пошла к нему вся Русь Православная. Так все великие святые поступали, не вызывались нарочито учить, а только по повелению свыше. Только век приходит, Павлуша, другой. Скоро все учителя будут. Еще сам ничего не постиг, а уже будет учить. Это гордость. Вот ты когда милостью Божией начнешь служить, никогда не давай эпитимью больше, чем сам можешь понести. Только то, сколько сам исполняешь, такую меру давай другим, но не больше, а то станешь посмешищем для лукавого…»

Кроме прихода села Дмитровского отец Серафим служил еще и в другом храме – села Спас-на-Водоге, или, как говорили проще, в Спасе. Дороги туда не было. Топкий проселок в 25 километрах от Пошехонья. О тамошнем бездорожье ходили легенды. Так, например, рассказывали, как однажды, переходя эту «дорогу», корова упала в лужу и захлебнулась. Отец Серафим ездил туда зимой и ходил летом. В основном он служил там сорокоусты. Умирал человек, ему сообщали, он добирался на место и 40 дней подряд совершал Божественные Литургии. Позднее мне приходилось ездить туда к молодому священнику, моему другу Анатолию Денисову, так что «дорогу» ту я видел и уже не удивлялся, что на ней могла утонуть корова. Но самое поразительное было другое. Как показывал отец Анатолий, в церковных бумагах он нашел записи о службах отца Серафима. Наверное, это будет понятно только клирикам, но стоимость сорокоуста при нем была всего 3 рубля 14 копеек. За эти деньги отец Серафим умудрялся прожить 40 дней, ежедневно служа. Это показывает в нем истинный образ пастыря, полагавшего душу свою за людей, а не попа-мироеда, который по свойственной безбожной пропаганде представлялся тогда как околпачивающий народ, чтобы служить корысти ради.

Я сказал отцу Серафиму, что еду дальше к отцу Павлу (Груздеву). Он мне кротко ответил: «Вижу, тебя не остановить, но сегодня ты бы лучше остался. Он тебя сегодня не примет, а только завтра». Но молодость слышит только саму себя… и я уехал.

На прощанье я сделал несколько цветных фотографий отца Серафима: его в храме, его с прихожанами, а также его портрет. Он просил меня после проявления карточек прислать ему их побольше, что я и сделал.

Умер отец Серафим в 1981 году праведной смертью. Отслужил Божественную Литургию в день Рождества Христова, поисповедал и причастил верующих, потребил Святые Дары, накрыл покровом Престол, разоблачился и сел в алтаре в кресло. Одна из прихожанок просунула голову в дверь алтаря и сказала: «Батюшка, ведь праздник, пост кончился. Хотите, я вам молочка принесу?» Он, широко перекрестившись, ответил: «Можно», – глубоко вздохнул и умер… "

Полностью:
www.pravoslavie.ru/89561.html