О своем, о женском. Православная женщина: мать, жена, сестра, подруга

– Заходи и располагайся, – молоденькая медсестра махнула рукой в сторону кресла, стоящего в центре небольшого кабинета.

Олеся, худенькая девушка с длинной, ниже пояса, косой, самая первая из шести стоящих в очереди на аборт женщин, вошла в кабинет и вздрогнула, увидев набор металлических инструментов, аккуратно лежащих на столике.

Ей, студентке медицинской академии, было так страшно, как не было страшно еще никогда. К тому же гнетущее чувство, будто она задумала что-то ужасное, не покидало ее с того самого момента, когда она решила прервать беременность.

Несколько дней назад

– Ты сама еще ребенок, а паренек твой совсем на мужика не похож – слишком несерьезный. И образование, сама понимаешь, надо получить. Да вообще, у нас сейчас и так проблем полно: дом надо достраивать, к тому же машина у матери плохо работает, пора менять на новую. О чем тут говорить! Только аборт, – уверенно сказал отец, снимая очки.

Одевать их было совершенно незачем: вторая полоска на тесте была такой же яркой, как и первая.

– Только аборт, – согласно кивнула Олеся, теребя в руках свою любимицу – маленькую собачонку по имени Белка, которая сегодня почему-то была не в настроении.

И тут же внутри нее всё оборвалось. Ледяной огонь, о существовании которого она не подозревала, начал жечь ее изнутри.

С того момента прошло три дня. Олеся сдала анализы, сделала УЗИ и была готова к операции – оказывается, срок уже двенадцать недель, и медлить нельзя. Сомнений, оставлять беременность или нет, не было, но Олеся, всегда спокойная и невозмутимая, стала нервной и раздражительной – непонятно откуда взявшееся чувство вины угнетало ее даже во сне.

Вчера

– А что мне делать? Замуж еще рано. Институт бросать? Но я только первый курс закончила, – сказала Олеся самой себе, пожав плечами.

Вернее, ей показалось, что она разговаривает сама с собой – на самом деле она разговаривала с собственной совестью, чей голос перестала слышать уже давно.

Олеся, кажется, не желала осознавать, как раз за разом, день за днем, месяц за месяцем, год за годом она заглушала голос своей совести, пока не перестала слышать его совсем, но теперь этот голос, будто бы внезапно воскресший, из последних сил тщетно пытался докричаться до нее.

Девушка уже не помнила ничего – например, того, что произошло одним жарким июльским днем, когда ей исполнилось пять лет. В тот день она посадила в маленькую прозрачную коробочку, которую сама сделала из пластмассового конструктора, двух красных жуков с черными лапками.

Тринадцать лет назад

Девочка долго разглядывала насекомых, безуспешно пытающихся найти выход из своей раскаленной солнцем тюрьмы, а потом легла на раскладушку, стоящую возле тазика, в котором плавал желтый пластмассовый утенок, и задремала.

– Ты поступаешь плохо, – вдруг услышала она легкий, словно шелест ветра, голос и увидела прямо перед собой Ангела с огромными крыльями.

Олеся нахмурилась:

– Они мои! Я сама их поймала! Что хочу, то и делаю!
– Выпусти их. Им очень жарко, – слова Ангела были настолько тихими, что она их не услышала, а, скорее, почувствовала.

Олеся, надув и без того круглые щеки, посмотрела на Ангела. Она не видела ангелов уже два года – с тех пор, как была в гостях у маминой мамы, бабушки Лизы, и маминой сестры тети Оли и ходила в маленькую белую церковь, стоящую на пригорке.

В тот день девочка ощутила счастье и умиротворение и рассказала папе о парящих у алтаря ангелах. Но отец долго смеялся – так громко и так долго, что Олеся испугалась и заплакала. Потом он начал что-то грубо отвечать бабушке, которая вступились за внучку. С тех пор в гости к бабе Лизе девочку больше не привозили никогда. Олеся общалась с бабушкой и тетей лишь по телефону, а виделись они очень редко, раз или два в год, когда баба Лиза и тетя Оля приезжали к ним погостить на два-три дня.

– Папа говорит, что ангелов не бывает, – наморщив нос, сказала Олеся.

– Ты же меня видишь. Значит, бывают, – Ангел, казалось, ничуть не обиделся.

– И Бога тоже нет. Его придумали глупые бабушки, – махнула рукой Олеся.

– Зачем ты обманываешь саму себя? Ты же знаешь, что Он есть, – Ангел выглядел очень расстроенным.

– Папа говорил, что сильные люди добиваются всего сами.

– А вот скажи, что ты можешь без папы и без мамы? – неожиданно спросил Ангел.

– Я всё могу! – гордо ответила Олеся.

– Начнем с того, что своим появлением на свет ты обязана маме и папе. Без их заботы ты бы не научилась ходить и говорить. Папа зарабатывает деньги, вы с мамой покупаете в магазинах продукты и одежду, мама готовит еду. Правильно? Следовательно, без папы и мамы ты не можешь ничего. Все люди ничего не могут без Бога, потому что человек сотворен Богом. И тебя, и папу, и маму сотворил Бог. Человек не может появиться без Бога и жить без Бога – всё, что имеет каждый из людей, он имеет благодаря Богу, – сказал Ангел.

Олесе показалось, что голос Ангела стал громче, и она крикнула:

– А я могу всё сама! Могу хлеб маслом намазать! И этих жуков я сама поймала! И домик для них сама сделала! И никто мне не помогал, даже папа!

– И жуков тоже создал Бог. Они не твои. Они – Божие творение. И Бог не хочет, чтобы ты их мучила. Они ведь мучаются. Посмотри: им жарко! Хочешь быть сильной? Будь действительно сильной, победи то плохое, что есть в тебе, – сотвори милость, выпусти жуков. Еще немного, и будет поздно – они погибнут. Смотри, оба жука почти задохнулись, их усики едва шевелятся, – попросил Ангел.

– Когда захочу, тогда и выпущу, – упрямо ответила Олеся.
Она отвернулась от Ангела и вдруг поняла, что уже давно не спит.

Ей было скучно одной в глубине большого сада. Родители с друзьями сидели на тенистой веранде, курили и громко смеялись, отмечая День рождения девочки. Но идти к ним не хотелось. Она повернулась было к Ангелу, но он уже улетел. А может, его и вовсе не было, как говорил папа?

Олеся посмотрела на жуков и строго сказала им, погрозив пальчиком:

– Если будете вести себя тихо, утром выпущу!

Она потрясла коробку, где лежали сцепившиеся лапками насекомые, которые уже едва шевелились:

– Ничего, потерпите! Мне тоже жарко!

Потом она взяла ведерко и накрыла им коробку с жуками:

– А теперь наступила ночь. Спите.

Вскоре девочку позвала мама, и она совсем забыла про жуков. Вспомнила Олеся о них только к вечеру, когда солнце уже склонялось к закату.

– А вот и утро наступило! – весело сказала девочка, поднимая ведерко.

Она открыла коробку и крикнула:

– Бегите! Кто первый добежит до куста, получит приз – смородину!

Но жуки никуда не торопились. Один упал на бок, неестественно вытянув лапки, другой неподвижно лежал на спине. Олеся пощекотала их травинкой, но насекомые не шевелились. Тогда она стала подталкивать их ведерком, но и это ни к чему не привело.

Олеся, рассердившись, схватила совок и начала толкать их. Вдруг она вскрикнула, заметив, что случайно отсекла одному из насекомых половину туловища. Тут же девочка поняла, что случилось что-то страшное, непоправимое – то, от чего предостерегал ее Ангел, и горько заплакала.

Олеся аккуратно положила жуков в совок и понесла папе. Ее папа был врачом, и он должен был обязательно вылечить этих жуков!

Когда отец услышал просьбу дочери, он оглушительно расхохотался:

– Их уже не вылечить! Они умерли.

– Но ты же доктор! Ты можешь всех вылечить! Вылечи моих жучков, – плакала девочка.

– Прости, но трупы я лечить не берусь, – сказал папа, и гости почему-то стали смеяться.

Тетя Наташа, бывшая папина однокурсница, встала из-за стола и взяла девочку на руки:
– Пойдем искать новых жуков.

– Я хочу играть с этими, – не унималась Олеся.

Наталья взяла совок из рук девочки и выбросила жуков в густые заросли малины, растущей вдоль забора:

– Забудь о них. Они уже непригодны для игры. Давай найдем что-то другое. Вот, смотри, божья коровка! Какая красивая, красненькая, кругленькая, в черный горошек – смотри, по расцветке она такая же, как те жуки! Ну, где твоя коробочка?

– Сейчас принесу, – обрадовалась Олеся.

Через несколько минут божья коровка, спрятав под себя лапки, лежала на дне прозрачной коробки.
– Божья коровочка стала моя! Божья коровочка стала моя! – пела девочка.

Сны и реальность

Олеся подошла к креслу и легла, поправив под собой сорочку. Она старалась быть спокойной, но щемящее чувство тоски и какой-то неизведанной доныне тревоги не покидало ее. Она закрыла глаза и снова вспомнила сон, который видела не только сегодня, но и вчера. И позавчера…

В самом первом сне она бесцельно бродила по какой-то мрачной необитаемой планете, где было одиноко и страшно. Вдруг из-за горизонта кто-то начал медленно приближаться к ней. Олеся обрадовалась и побежала навстречу своему, как ей показалось, спасителю, но после долгого изнурительного пути перед ней предстало чудовище. Жуткое существо с огромной, как у акулы, пастью, было облачено в аляповатый, в багрово-черных ромбах, клоунский костюм. Весь следующий день Олеся вспоминала этот жуткий сон, а вчера, под утро, ей снова приснилась необитаемая планета и чудовищный клоун с глазами, показавшимися ей смутно знакомыми. Оскалив пасть, жуткое существо, монотонно звеня бубенцами на безобразном бордовом колпаке, погналось за ней, ловко перепрыгивая через небольшие холмики. Олеся, освещаемая мертвенно-лиловым цветом, спотыкаясь, бежала непонятно куда, пока не проснулась. Утром ей было так плохо, что у нее впервые в жизни поднялось давление. А сегодняшней ночью сон был еще более ужасным: страшный клоун, поймав Олесю, прильнул к ее животу, и девушке показалось, что он высасывает ее плоть изнутри.

Проснувшись в холодном поту, Олеся, рыдая, побежала к отцу и начала было рассказывать ему о своих повторяющихся снах, но он, не став ничего слушать, положил палец на запястье дочери. Через несколько секунд брови его поползли вверх, и он потянулся за тонометром. Измерив давление дочери, он покачал головой и сказал:

– Да что с тобой? Снова давление подскочило, и пульс как после километровой пробежки! Если в течение двух часов не придешь в норму, операцию придется переносить! А это недопустимо – сроки уже поджимают, – покачал головой отец, доставая таблетки из аптечки.

– Нет, не надо переносить! Пожалуйста, сделаем сегодня! Поскорее бы уже закончился этот кошмар! – Олеся зажмурилась, сжала ладони в кулаки и приложила их к вискам.

Она чуть не плакала.

– Ладно, посмотрим. Прими таблетку и беги в душ, через двадцать минут выходим. Возьми с собой тонометр, каждые полчаса будешь измерять давление и отзваниваться мне.

– О`кей, – сказала девушка и зарылась лицом в маленькую пушистую Белку.

Пять минут до необратимого

– Добрый день! Как самочувствие?

Олеся, услышав знакомый мягкий голос, открыла глаза:

– Здравствуйте, Наталья Михайловна!

– Что с тобой такое? Ты вся трясешься! Папа сказал, что у тебя второй день давление поднимается. Успокойся и ни в чем себя не вини. С кем не бывает! Всему свое время. Не ты первая и не ты последняя, – доктор потрепала Олесю по густой челке.

– Я и не виню. Просто мне почему-то страшно, – прошептала Олеся внезапно охрипшим голосом.

– Не бойся, девочка. Сделаем всё аккуратно и быстро. Ну, готова? – лицо Натальи Михайловны внезапно стало серьезным.

–Да.

– Отлично! Считай до десяти.

Олеся вздохнула и повернула голову налево. Она взглянула на анестезиолога, который смотрел на нее с ободряющей улыбкой, и, почувствовав, как в ее руку впилась игла, прошептала:

– Один, два…

Реальный сон

– Три! – весело засмеялась Олеся, зажав между указательным и средним пальцем рук крошечный, круглый, как горошина, пальчик на ноге сынишки.

Она лежала на спине в своей комнате, на кровати, а малыш уютно, как в колыбельке, разместился на ее животе. Повернув голову налево, она любовалась отражением своего сына в дверце зеркального шкафа:

– Четыре! Пять! – Олеся, смеясь, целовала пальчики на ножке малыша, а он, засунув кулачок в рот, трогательно и неумело улыбался невинной и одновременно совершенно счастливой улыбкой – такой, как умеют улыбаться только самые маленькие дети.

– Тебе двенадцать недель и один день – уже такой большой, а ведь еще совсем недавно ты помещался в моем животе – вот ведь чудо! – сказала сыну Олеся.

Неожиданно малыш стал то сжиматься в комок, то изворачиваться и кричать так неистово, что она испугалась. Олеся хотела назвать сына по имени, но внезапно вспомнила, что не знает, как зовут ее собственного ребенка.

Вдруг какая-то сила словно парализовала ее, и она увидела в зеркале шкафа Наталью Михайловну, одетую в жуткий клоунский костюм с черными ромбами.

Олеся, вскрикнув, хотела прижать сына к себе, но ее руки не двигались. Она могла только лежать, повернув голову налево, и смотреть на дверцы зеркального шкафа, в которых отражалось происходящее.

Наталья Михайловна подошла к Олесе и, сосредоточенно придерживая лежащего на ее животе сына, неторопливо отсекла ему сначала ножку – ту самую, на которой Олеся считала пальчики. Раскрыв в неописуемом ужасе глаза, Олеся смотрела, как мальчику отрезают ручку, которую малыш только что держал во рту, а потом неистовый и надрывный плач сына затих – Наталья Михайловна, сдавив головку ребенка, оторвала ее от тельца.

Чудовищно-нелепый клоунский костюм был забрызган кровью. С помощью острого инструмента Наталья Михайловна убрала останки детского тельца, соскребла кровь с живота Олеси, отложила инструмент и, выпрямив спину, сняла с лица маску:

– Готово!

Под маской вместо знакомой улыбки Олеся увидела акулью пасть.

Продолжение: elitsy.ru/communities/27682/89975/