Православные шутят

БАЛАЛАЙКА

Жителей в деревне осталось трое: старик Авдей и две старухи – Афанасья и Явлинья Ваниха. Самая худая избенка у Авдея. Ограда у него, по его выражению, до Петрограда ветру рада, то есть нет никакой. Явлинья Ваниха всех старше и все время собирается умирать. Зрение у нее совсем никуда, даже солнышка она почти не видит, а чувствует по теплу. Вот и сейчас она выползла на улицу, сидит на бревнышке, старается угадать, который час.

Подходит Афанасья. она явно с похмелья, но где и как сумела вчера выпить – это тайна, и эту тайну Афанасья унесет в могилу. Обе старухи глуховаты.

– Козлуху мою не видела? – кричит Афанасья.

– Погляди-ко, сонче-то высоко ле? – кричит в ответ Явлинья.

– Тварь мою рогатую, говорю, че видала? – кричит Афанасья. У нее нет сил посмотреть на небо.

– Как я увижу? – кричит Явлинья. – Сама с утра свинью ищу.

Они молча сидят, потом заключают о свинье и козе, что много им чести, чтоб их искать, что захотят жрать – придут, а не придут, туда и дорога, пусть дичают, пусть их волки оприходуют, да они такие, что ими и волки побрезгуют, пусть сами подыхают. А и пусть подыхают, пусть. Много ли Явлинье и Афанасье нужно ничего не нужно, покой только и нужен.

– Мне дак уж вечный. – уточняет Явлинья.

– Авдея-то не было с утра? – кричит Афанасья.

– И с вечера не было.

– Зови. Пусть «синтетюриху» играет.

– Синтетюриха» – это вятская разновидность «Камаринской».

– Сама зови, чать, помоложе.

Афанасья идет за Авдеем. Стучит в его окно и восклицает:

– Эх, балалайка, балалайка, балалайка лакова! До чего же ты доводишь – села и заплакала. Авдей, золотко, живой? Выходи, дитятко!

Авдей появляется на крыльце. Без балалайки, с маленьким приемником.

– Ой! – изумляется Афанасья, – Лопотина-то на-те сколь баска!

– Афанасья, – сурово говорит Авдей. – Кур укороти, а то я их оконтужу. Боле они у тя воровасты.

Чьи куры в деревне, это настолько давно и прочно перепутано, что Авдей не может этого не знать, но у Афанасьи нет сил напоминать это соседу. На все его выговоры она поддакивает.

– Эдак, эдак. – И, выждав момент, просит. – Авдей, не дай умереть!

– Я. Афанасья, ты знаешь, питье. которое не горит, не пью. Чтоб синим пламенем пылало, меня так. А такого пока нет, терпи. А пока терпишь, за это время и выживешь.

– Козлухи моей не видал? Нет? Да хоть бы и подохла, кырлага! Тарлаюсь с ней, давеча утром доила, паздернула, молоко разлила по всему двору, чище печки землю выбелила. Авдей. кабы ты ее счинохвостил, я б тебе все вечерошно отдала.

Слово «паздернула» у Афанасьи означает многое – выпивку («бутылку паздернула») и движение («паздернула, тварь шерстяная, со двора»), слово «счинохвостил» тут означает поимку козы, а «вечерошно» вечерный удой. «Тарлаюсь» в данно контексте – мучаюсь.

– Так чего без балалайки?

– А это чем не музыка? – Авдей прибавляет громкости в приемнике. – Слушай, а то начнется война –и не узнаем.

– Начнется, дак не обойдет, – отвечает Афанасья. – Как в эту-то войну, перед войной без радиа жили, а сто мужиков было, и нет. Эх, сосед, сосед, кто умер, сказано, – тот счастливый, а кто живет – будет мучиться. Вот смотри: то рак, то дурак.

– Явлинка! – кричит Афанасья. – Давай плясать! Ух! «Синтетюриха телегу продала, на телегу балалайку завела». Авдей!

Авдея долго уговаривать не надо, он меняет приемник на балалайку, садится на бревнышко, подтягивает струны.

Пес Дукат, который дремал до поры, не любит Авдеевой музыки, просыпается и уходит. Дукат – жулик и вор. И ярко выраженный индивидуалист. Были в деревне еще две собаки – сучки, которых курящий Авдей назвал, как и Дуката, именами табачных предприятий – Ява и Фабрика Урицкого. Но и Фабрику, и Яву Дукат выжил систематической травлей, и их не видать с весны. Одному Дукату вольготно в деревне, от кого ее охранять? А общие курицы несутся по всем закоулкам, это нравится Дукату. Поэтому, может быть, он сейчас не от балалайки уходит, а пошел обедать.

Явлинья шевелится на бревнышке и, как подсолнух, поворачивается на тепло солнца. Авдей повторяет первые строки без музыки, устраивая балалайку на коленях, потом начинает тренькать:

– Приведите мене Ванькю-игрока да посадите в куть на лавоцьку, дайте в руки балалаецьку, станет Ванькя наигрывати, «Синтетюриху» наплясывати, старым косточкам потряхивати...

Афанасья переступает на одном месте, поднимает и опускает под музыку плечи, поводит руками.

– Мне уж только для ушей музыка осталась, – кричит Явлинья, – а тебе Афанасья, еще и для ног! Ой, Авдей, ты заиграешь, дак я лучше слышу и разглядеть свет могу, ой! «Синтетюриха плясала на высоких каблуках! накопила много сала на боках, да!»

Авдей тут же включается:

– Надо сало-то отясывати, на реку идти споласкивати...

– На реке-то баня топичча, – частит Афанасья, – в баню милый мой торопичча. Ой, не помычча, не попаричча, золотая рыбка жаричча. В золотой-то рыбке косточки, хороши наши подросточки, двадцати пяти годовеньки, восемнадцати молоденьки...

Авдей замедляет плясовой размер:

– Да расщепалася рябина над водой...

Старухи подхватывают:

– Да раскуражился детина надо мной. Это что за кураженьице? Милый любит уваженьице. Уважать не научилася, провожать не подрядилася, провожу я поле все, поле все, расскажу я горе все, горе все. Одно горюшко не высказала, за всю жизнь его я выстрадала, ой!

На этом «ой» плясовая заканчивается. Авдей начинает нащипывать мелодию на слова, тень-тень, по-тетень, выше города плетень», но тут случается событие, и событие нерядовое, – к ним подбегает маленький щенок с костью в зубах и начинает играть у их ног. Старики потрясены:

– Откуда взялся? Откуда?

– Это ведь от Явы, – решает Афанасья. – Срыжа.

– Нет от Фабрики Урицкого, – утверждает Авдей.

Явлинья просит щенка в руки и долго щупает его, а в конце заключает, что это, конечно, Дукатов.

– А откуда такая кость? – спрашивает Авдей. – Вы, соседки, если собак мясом кормите, так мне хоть средка через забор кидайте,

Но появление щенка не последнее событие в этот день. Из-за бревен, громко кудахтая, выходит пестрая курица. С ней ровно десять, считает Авдей, цыплят. Это второе потрясение. Как это курица сумела тайком от них и от Дуката выпарить цыплят, непонятно. Да и чья это курица? Решают, что общая, делят на будущее каждому по три цыпленка. Одного оставляют общим, на случай гибели.

– Тащи тогда патефон! – приказывает Афанасья. Авдей идет за патефоном. Этот патефон – загадка для старух, особенно для Явлиньи. Она вообще против любых нововведений. Не дала проводить в свою избу электричество, говоря: «Это бесы, бесы», – не ходит из-за электричества к соседям. «Задуете, дак приду», – говорит она об электролампочке. Слушая патефон, она дивится и верит Авдею, что внутри патефона сидят маленькие мужики и бабы и поют. «А ребятенки-то хоть есть ли у них?» – спрашивает она. «Как нету, есть», – отвечает Авдей. «А чего едят?» – «Кило пряников в день искрашиваю. И вина подаю, а то не поют».

Авдей выносит патефон, ставит на широкую сосновую тюльку. Крутит заводную патефонную ручку.

– А вот, товарищи соседи, чего будет, если завтра солнце не взойдет?

– Залезем на печь и не заметим, – решает Явлинья.

– Ну-ка, чего не надо не лёпай, – сердится Афанасья, – у меня и так башка трещит, а ты умные вопросы задаешь.

Играет патефон. Но больше слушают не его, а смотрят на щенка и на курицу с цыплятами. Скоро Авдей в который раз рассказывает, как он обхитрил участкового.

До сих пор Авдей не знает, кто же сообщил участковому о его бочке. А жить в одной деревне и думать, что кто-то из соседей тебя предал, тяжело. Поэтому Авдей решил думать, что участковый сам приехал. В огромной бочке был запарен и бродил первичный суррогат будущего зелья. Скрыть его было невозможно. Но ведь додумался Авдей! Увидев участкового в окно, он мгновенно разделся и запрыгнул в бочку, объяснив это тем, что лечит ревматизм. Талант к розыгрышам у Авдея появился поневоле. Например, после войны; когда он жил еще с семьей, выездная сессия насчитала на него за недоимки по налогам шесть пудов ячменя. «Ой, спасибо, товарищи, – закричал Авдей, – ой, побегу, запрягу, ой, на всю зиму хватит!» Ему втолковывали, что это не ему присудили, а с него, но Авдей, благодаря и кланяясь, повторял, что шести пудов ему хватит еще и на посев.

Когда к нему явилась комиссия во главе с уполминзагом (было такое министерство заготовок, были такие его уполномоченные), – Авдей объявил, что знахарка насильно передала ему черное колдовство, стал кататься по полу, кричать, что его корчит. «Ой, на кого бы пересадить?» – кричал он. Комиссия отступилась.

Солнышко передвигается по небу. Явлинья вновь поворачивается за ним. Откуда-то возвращается сама и щиплет на дороге улицы траву коза Афанасьи. Находится и Явлиньин поросенок. Он неутомимо роет непонятно зачем глубокую канаву. Дукат, облизываясь, как-то боком идет от забора и ложится вновь спать. Неугомонный сын его все грызет и грызет белую косточку. Курица разгребает теплый песок и все никак не может умоститься полежать. Цыплята лепятся к ней.

Старики говорят о зиме, о дровах.