В поисках Истины.

Анна Данилова. 25 октября 2017г.

«Традиция - это передача огня, а не поклонение пеплу» - писал Густав Малер. Что такое традиция в церковной жизни? Какие традиции обязательны для христианина, какие -не более, чем обычаи? Где граница между традицией и заповедью?

Два подхода к таинству причастия, или Как выйти из духовного тупика?

— Хотелось бы поговорить с вами о той дискуссии, которая связана с современным пониманием Таинства Исповеди. В некоторых приходах уже давно не считается обязательным исповедоваться перед каждым причащением, и постоянные прихожане причащаются регулярно, а исповедуются по необходимости. Это порождает различные мнения, в том числе о нарушении церковных канонов, об отступлении от традиции нашей Церкви. Можно ли, по-вашему, в принципе говорить сегодня о том, что сложилось традиционное понимание и нетрадиционное понимание практики исповеди?

— Почему-то мы все имеем обыкновение думать о каких-то привычных вещах, которые мы делаем, как о традиционном. Но привычное и традиционное — не одно и то же. К тому же у нас то, что называют традиционным, воспринимается практически как канонизированное, причем церковные каноны и заповеди Божии в представлении многих людей почти сравнялись между собой. Очень часто можно услышать: по канонам Церкви нельзя это, нельзя то… Но бывает ли при этом осознано, что такое «по канонам»?

— Давайте сначала разберемся с традицией…

— Традиция — это то, что скрепляет здание нашей истинной веры и дает нам возможность правильно молиться. Есть, к примеру, традиция Иисусовой молитвы — а есть такие вещи, которые могут быть в этой молитве ошибочными: превращение ее в мантру, предположим.

У нас есть святоотеческая традиция, есть традиция иконописания, есть традиция богослужения. Но ни одна из традиций не может быть застывшей, мертвой, ритуально-бытовой, потому что тогда она перестает быть традицией и превращается в привычную форму поведения. Традиция — это живое явление, она может меняться и преображаться вместе с жизнью вокруг. Поэтому сначала нужно понять, в каких традициях мы живем, а что является формой религиозного поведения, чтобы не подменять одно другим.

— Но исповедь перед причастием можно, наверное, назвать традицией?

— Традиция — это когда на Литургии все причащаются, потому что Литургия служится для того, чтобы все верные, которые находятся в храме, приступили к Святым Тайнам. А «причащаться можно только тем, кто накануне исповедался» — это то, к чему нас приучили. Это не традиция, это поведенческая вещь, которая не всегда приносит человеку реальную духовную пользу и, более того может являться препятствием для причастия Святых Христовых Тайн. Ты хочешь причаститься, а не можешь, потому что надо идти к аналою и что-то о себе говорить, а ты уже исповедовался недавно. И человек либо не идет к Чаше, либо подходит на исповедь и начинает придумывать что-то, выжимать что-то из себя, как из старой половой тряпки: «Ну что во мне еще грязного?», либо просто исповедуется формально. Безусловно, это то, что традицией не является.

За всем этим «надо постоянно исповедоваться» мы забываем о том, что христианин по сути не должен быть грешником — в том смысле, что ему не должны быть свойственны грубые, тяжелые грехи. Христианин —это тот, кто стремится к святости, кто выбирает для себя путь борьбы с грехом. Невозможно все время исповедовать путь борьбы с грехом, потому что есть вещи, которые находятся в процессе. И человек в этом процессе должен время от времени дозревать до какого-то уровня, когда возникает потребность прийти на исповедь и покаяние как некий результат этой борьбы Богу принести.

А когда человек исповедуется постоянно, он начинает исповедовать не столько грехи, которые он совершил и в которых он раскаялся, сколько мысли. У меня в голове каждый день столько проносится разных мыслей, извините меня, и что теперь? Все это запоминать и исповедовать? Разве мысли перестанут приходить от этого в голову —осуждающие, скверные, развратные, пустые? Необходимо изменение жизни. А когда приходит какая-то ненужная мысль, я просто могу в этом попросить у Бога помощи: «Господи, что-то я не о том задумался, помоги». Нужно иметь свой собственный опыт и общения с Богом, и испрашивания у Него прощения, помимо того, что происходит в Таинстве Покаяния. Ведь когда у нас появляется, к примеру, какая-то грязь на брюках, мы же каждый раз не бежим в химчистку? Мы можем взять щетку и сами почистить какие-то небольшие загрязнения — и всё.

Конечно, я понимаю, как много людей сейчас возмутятся этими словами, потому что «привычка свыше нам дана». «А что плохого в частой исповеди? — скажут многие. — Лучше на всякий случай, а то вдруг…»

— А то вдруг… Но ведь действительно человек должен задумываться о том, чтобы причаститься не в осуждение?

— Вопрос «не в осуждение ли?» не главный для человека, который идет к причастию, желая соединиться со своим Господом. Он важный, но не первостепенный. Если мы веруем, если мы члены Церкви, не надо идти к Чаше и думать: «Ой, вдруг мне это сейчас будет в осуждение — я ведь то не дочитал, там не достоял, в том не доисповедался…» На первое место эта мысль выходит тогда, когда причастие воспринимается как приобщение безличной страшной благодати, которая действует на человека сама по себе и может его либо убить, либо чем-то хорошим и благим наполнить, — а не как личная встреча с личным Богом — любящим, любимым, дорогим, которой ты жаждешь. И дело здесь не в том, что эта мысль о причащении во осуждение приходит, а в этой подмене.

— Вы сказали о канонах и заповедях. Думаю, что на самом деле для человека, переступившего порог храма, эта разница может быть неочевидна. Как для себя понять, что это не одно и то же?

— Как-то раз наша прихожанка, которая ведет у нас приходской молодежный театр, подошла ко мне со словами: «Батюшка, мы хотим поставить пьесу с детьми, и в ней главная идея такая: показать человека, который нарушил все каноны, не нарушив ни одной заповеди». И я счел эту идею замечательной, потому что об этом нужно обязательно говорить с подростками: о том, что вера — это любовь и свобода, без этого веры нет.

Очень часто, когда мы пытаемся воспитывать детей в традициях веры, мы на самом деле просто пытаемся внушить им, как правильно нужно поступать в церковном пространстве. Так-то и с такого-то возраста нужно исповедоваться, так-то молиться, так-то службу стоять, так-то почитать святых. Но это не вера — это образ поведения, который для нас является образом веры. И ребенок усваивает из этого, что вера — это поведение. А потом мы не понимаем, почему выросшие в Церкви дети, став взрослыми, из храма уходят… Это происходит потому, что собственно веру им никто не передал.

«Молись — и все будет хорошо» — В продолжение темы воспитания детей… Вы сказали о том, почему оказывается формальной взрослая исповедь, но не менее формальной бывает исповедь детская. Почему так происходит, в чем здесь допускаются ошибки?

— Дело в том, что дети не могут исповедоваться как взрослые, дети не могут смотреть на себя как взрослые, дети не обладают теми знаниями, которыми обладают взрослые. Но при этом многие взрослые видят в детской исповеди некий упрощенный аналог того, о чем исповедуются они сами. И начинаются «подсказки», которые приводят к тому, что ребенок на исповеди перечисляет то, что ни он сам не воспринимает как грех, ни объективно для него грехом не является.

Что говорят на исповеди дети? «Шалил, баловался, не слушался маму…» Но ребенок не может быть все время послушным — он не может не шалить, не двигаться, не шуметь. А мама хочет видеть рядом с собой не ребенка, а маленького взрослого —приличного, удобного ей, поэтому она начинает ему внушать, что все это грех. И ребенок говорит об одном и том же каждый раз на исповеди, а настоящих своих грехов не замечает.

— А какие «настоящие грехи» могут быть у ребенка?

— Подлость, зависть, злоба… Ударил кого-то в гневе, свалил вину на другого, сплетничал за спиной, обманул… Все это дети делают очень часто, но привыкают не в себя всматриваться, а перечислять то, чем огорчили взрослых: чашку разбил, поленился… И такой список — каждое воскресенье, потому что «без исповеди причащаться нельзя».

— В нашей церковной среде неким общим местом является то, что взрослые говорят ребенку что-то вроде: «Детская молитва прямо до Небес достигает. Ты молись, и у тебя все будет хорошо». И с этим сознанием — «молись, и все будет хорошо» —человек вырастает. И на проповедях он нередко слышит, что нужно соблюсти целомудрие до брака, что нужно с молитвой ждать и в вере растить своих детей, чтобы было все хорошо, чтобы не навлечь беды. Он все это делает, он ко всему этому стремится, он в это верит. А потом в его жизни что-то случается, и оказывается, что не все хорошо. И что делать с этим вопросом: «Ведь я же все делал как надо, почему в мою семью пришла беда?

— На мой взгляд, говорить ребенку: «Молись — и у тебя будет все хорошо» — это странно, потому что у детей в большинстве своем и так практически все хорошо. Более того, когда у них что-то не очень хорошо, это забота прежде всего их родителей. Поэтому ребенок молится, по большому счету, не для того, чтобы было хорошо,— он еще толком не знает, что такое «плохо». А вот у подростка начинаются уже настоящие конфликты и проблемы. И если родители не говорили с ним о том, что вера — это не сладкий пирожок, не рассказывали о том, через какие переживания, сомнения в вере они прошли сами, не делились какими-то моментами из жизни, когда они сами молились, и им не сразу помогал Господь,— то да, будет обида на Бога, обида на близких и нежелание больше молиться.

Нужно для себя понять, что в жизни не бывает ничего заранее определенного. Да, мы читаем Ветхий Завет и видим в нем такой посыл: будешь праведником — и будешь благословен, отступишь от Бога — все будет плохо. Но вместе с тем давайте посмотрим на реальную жизнь, скажем, царя Давида. Его сердце, полное любви к Богу, его покаяние, его дар псалмопевца и пророка… И вместе с тем мы знаем, что вытворяли его сыновья — какие гадкие, мерзостные поступки они совершали, и он ничего с ними сделать не мог. Бог не воспитывает детей за него, и они вырастают совершенно невоспитанными, ужасными людьми. И он понимает в этом свою вину и признаёт свое поражение. Это ответ на вопрос, всегда ли у человека, который молится, все хорошо в семье. Нет, может быть нехорошо, совсем нехорошо. У Бога нет правил — никто ничего не знает, абсолютно.

— Я иногда рассказываю про нескольких своих подруг, у которых мужья — некрещеные атеисты, и они каждое воскресенье, чтобы помочь верующей жене, водят детей на причастие и в воскресную школу. И в то же время есть семьи, где оба супруга верующие, молились о вступлении в брак, до венчания за ручку ходили — и впоследствии тяжелый развод. Это парадокс?

— Это не парадокс. Действительно, часть браков, где юноша и девушка хранят целомудрие до свадьбы, живут церковной жизнью, мечтают о верующем супруге и крепкой семье, ничем хорошим не заканчивается. И в то же время я знаю массу примеров, где люди ничего особо до брака не хранили, но они любят друг друга, и у них получились счастливые полноценные семьи.

— А как же тогда целомудрие, заповедь…?

— Вопрос в том, что для человека целомудрие. Оно может восприниматься как некая техническая вещь, оно может восприниматься как некое противоядие «скверне», коей человек считает физическую близость даже в браке. Есть люди, которые даже во время супружеской связи, «чтобы не согрешить», читают Иисусову молитву. Это насколько нужно извратить свое сознание, чтобы в нем такая мысль родилась!

Правильное понимание целомудрия исходит из правильного понимания супружеского соития. Это одна из великих тайн, в которой двое становятся единым существом. Это не уступка грешному естеству, а великий дар, и как все, что дано для созидания великого, он не может использоваться не по назначению, потому что тогда он страшнейшим образом человека разрушает. И только в этом контексте целомудрие имеет смысл.

Церковь — это тоже форма соития, только совершенно иного. Соития, когда мы становимся единым телом со Христом, когда мы и Он буквально друг в друга проникаем… Это наибольшее пронзение любви, через которое ты наконец-то можешь другого до конца принять в себя — так, что уже невозможно отделиться друг от друга, вы совершенно вместе. Это любовь, которая делает единым существом. И супруги могут либо стать едины, причем так, что им уже не нужно плотское соединение в какой-то момент, это уже их ближе не соединит,— либо они в конце концов расстаются, потому что между ними нет связи, нет единства, нет любви, несмотря на то, что они хранили целомудрие до брака.

Недавно меня поразила одна вещь, я понял, что значат слова “Муж неверующий освящается женой верующей”. Я вдруг я понял, что муж неверующий будет спасен через верующую жену в вечность. Что “освящается” – это результативный глагол, а иначе смысла нет. Мы привыкли говорить, что атеисты не спасутся, неверующие не спасутся, и многие женщины ставят своей целью обратить мужа любыми средствами, затащить в храм любыми методами. Если ты во Христе, то твой муж спасется. Или твоя жена спасется, если речь идет о верующем муже. Муж и жена как единое существо приходят в Царствие Небесное, значит и муж уже в церкви, будучи женатым на верующей жене…

Перевести молчание Бога — Кроме развода есть другая тяжелейшая семейная трагедия —пережить и похоронить своего ребенка. И просто жутко бывает узнавать, что говорят родителям на отпевании некоторые священники: «Это все случилось потому, что вы аборты делали», «Надо радоваться, что он ушел чистым ангелом,— иначе, скорее всего, стал бы бандитом»… Вы окормляете детский хоспис. Как вы говорите с родителями этих детей, когда дети уходят?

— Я все время, когда оказываюсь в этой ситуации, чувствую себя беспомощным. Кого-то из этих детей я знал, причащал, видел в храме, кого-то не знал совсем — и вот мне приходится их отпевать. Отпевать зрелого человека — это почти что отпевать самого себя. А тут ты даже не знаешь, как внутренне к этому подступиться.

Все время боишься сказать что-то не настоящее, пластмассовое. Многие из этих родителей Бога не знают, и они воспринимают все слова священника так, будто это Бог непосредственно разговаривает с ними. А священник говорит от себя, священник говорит от своего опыта, священник говорит от своего внутреннего состояния. И когда понимаешь, что эти люди готовы расценивать каждое твое слово как проречение от Духа Святого, становится очень не по себе.

— Мне кажется, самый тяжелый вопрос над гробом младенца: «Где же Бог? Почему Он молчит?»

— Он говорит, просто таким непонятным, неизъяснимым пока для нас языком, что мы в этот момент не способны его разобрать. И священник должен каждый раз это как-то объяснить — перевести то, что кажется людям молчанием Бога, с того языка на этот, земной, язык. Ты стоишь, и как будто Господь тебя подталкивает: «Давай…» Очень сложные чувства в этот момент.

У Людмилы Улицкой есть такой замечательный образ в одной из повестей: священник где-то за границей приходит к неверующему умирающему человеку, который согласился причаститься по настоянию жены. Они встречаются, начинается какой-то разговор, и священник в глубине души вдруг чувствует себя маленьким мальчиком на огромном футбольном поле, стоящим в одиночку в огромных воротах. Когда я это прочел, возникло ощущение, что это будто про меня написано. Мне снова и снова вот-вот забьют гол, и я понимаю, что мне самому не поймать этого мяча…