1 декабря 1962 года. Хрущев в Манеже: «Говорят, у вас там мазня (кивая на Суслова). И я с этим согласен». Входит в зал и первое, что видит: работа Белютина "Не рыдай Мене, Мати". Мать прижимает голову убитого Сына. Орать перед ней он не мог. Он трижды, вспоминает Элий Михалович, обежал довольно ...
1 декабря 1962 года. Хрущев в Манеже: «Говорят, у вас там мазня (кивая на Суслова). И я с этим согласен». Входит в зал и первое, что видит: работа Белютина "Не рыдай Мене, Мати". Мать прижимает голову убитого Сына. Орать перед ней он не мог. Он трижды, вспоминает Элий Михалович, обежал довольно большой зал; движения были очень резки, он то стремительно двигался от одной картины к другой, то возвращался назад, и окружавшие его тут же услужливо пятились, наступая друг другу на ноги. Со стороны это смотрелось, как фильм Чаплина или Ллойда
- Что это за безобразие, что за уроды? Где автор? Вы что, рисовать не умеете? Мой внук и то лучше нарисует! Вы что, мужики или педерасты проклятые, как вы можете так писать? Он ринулся в соседний зал к скульптурам Неизвестного, и вскоре оттуда донесся истерический крик: Запретить! Все запретить! Прекратить! Я приказываю! И проследить за всем! На радио, на телевидении, в печати поклонников этого выкорчевать!</p>