Елена Тиновская
Почему писатель обязан всегда вещать,
Настрочить тома, свою значимость доказать,
Я, бывало, терялась, не знала, с чего начать,
А теперь не знаю просто, что и сказать.

Каждый день “Алтесхайм” просыпается в шесть часов.
Санитарки вертятся белками в колесе
До восьми, пока дверь не закроется на засов.
Как лимоны выжаты, дух переводят все.

(Здесь мы смолоду видим, к чему человек придёт,
Переделав дела, он останется не у дел,
Как трясутся седые букли, кривится рот —
Старость — это чума, зоология, беспредел).

Мои руки трудятся так, что вот-вот от плеч
Оторвутся, трещит моя голова.
Говорят, я должна сильней любить и беречь
Мои скромные рифмы, простые мои слова.

Для чего? Я, возможно, на Страшном Твоём суде
От последнего слова всё-таки откажусь.
Ты же сам меня вёл, один помогал в беде
И с открытого неба видел, как я держусь.

(Кто сказал, что ты умер? В вопросах теодицеи
Он всего лишь дошёл до логического конца.
Он хотел быть твоим адвокатом, и что в конце?
Изначально глупо на суд призывать Творца.)

Но пока я ещё могу стоять на ногах
И пока мои руки могут скрести и мыть,
Я не стану сдуру судить о твоих делах
Из одной простой благодарности, может быть.

Впрочем, это цитата... А небо над головой
Беззащитно, просторно. И садик, где старики
Отдыхают, шумит густою листвой.
И садовые розы пурпурны и велики.

После смены идёшь, устав, извини, как чёрт,
Влажный воздух вдыхаешь, держишь его во рту.
Воздух тоже стихи и музыка, он течёт
И, нагревшись, уходит на страшную высоту.

Ганновер, Германия