Выбор Бердяева: вольному – воля, спасенному – рай

************************************************

Творчество без границ

Свободе, как и творчеству художника ничто не должно мешать. Так получилось, что великий русский философ Николай Бердяев, ставший на Западе выразителем Православия, видел в Православии угрозу своей божественной свободе, своему гениальному творчеству, своим дерзновенным исканиям. Бердяев вспоминал:

«Когда мой духовный путь привел меня в близкое соприкосновение с миром православным, то я ощутил ту же тоску, которую ощущал в мире аристократическом и в мире революционном, увидел то же посягательство на свободу, ту же вражду к независимости личности и к творчеству». Тоска по свободе.

Бердяев ведь не скрывал того, что главными для него были свобода и творчество, как и «некая первичная вера», а не та «традиционная догматическая» вера, которая истины не знает, которая истину ненавидит:

«Я объявлял восстание против всякой ортодоксии, все равно марксистской или православной, когда она имела дерзость ограничивать или истреблять мою свободу. Так всегда было, так всегда будет. Я даже склонен думать, что этого рода ортодоксия никакого отношения к истине не имеет и истину ненавидит».

Как видим, Бердяев не видел разницы между марксизмом и Православием, если они «имели дерзость ограничивать» его свободу. Церковь ему виделась почти сектантской:

«Я никогда не претендовал на церковный характер моей религиозной мысли. Я искал истину и переживал как истину то, что мне открывалось. Историческая ортодоксия представлялась мне недостаточно вселенской, замкнутой, почти сектантской. Я не еретик и менее всего сектант, я верующий вольнодумец. Думы мои вольные, совершенно свободные, но думы эти связаны с первичной верой. Мне свойственна незыблемость некой первичной веры». Неудивительно, так как свобода в философии Бердяева «первичнее Бога и вне Бога».

Сомнения философа

Иногда Бердяева охватывали сомнения: а вдруг Православие истинно? Тогда рушатся его философские построения: «Мучительные религиозные сомнения я переживаю лишь в тот момент, когда допускаю истинность и верность застывшей традиционной догматической веры, вызывающей мой протест и даже негодование. Но стоит мне почувствовать неистинность и неверность такого рода веры, чтобы у меня укрепилась вера и уверенность, всякое сомнение исчезло».

Необычным духовным деланием занимался Николай Бердяев — отгонял от себя мысли об истинности Православия. В другом месте он повторяет это признание: «Я не склонен к сомнению, но иногда приходила в голову такая кошмарная мысль: а что если права рабья ортодоксия, тогда я погиб. Но я быстро отбрасывал эту мысль». Философ свободы оказался рабом своих рациональных построений, сковал свой дух границами личных исканий, увлекся миражами.

Бердяев всерьез считал, что он был наделен даром постигать Евангелие как «мистерию духа»; только этот прелестный дар, воспринимаемый им, как «внутреннее откровение духа» и был для него реальным, а не «историческое откровение», — не само Евангелие написанное «несовершенным человеческим языком»:

«Рассказанное в Евангелии несовершенным человеческим языком приобретает для меня значение, определяющее мою судьбу, полно для меня смысла не потому, что я усваиваю Евангелие извне, как извне данное откровение, а потому, что раскрываю, расшифровываю в нем центральные события духа, мистерию духа».

«Меня отделяло от людей, которые считали себя вполне ортодоксальными, то, что историческое откровение было для меня вторичным по сравнению с откровением духовным. Духовное откровение, внутреннее откровение духа реально». Что это, жестокое самомнение или сугубая прелесть? Более всего человек проявляет свою суть — в собственной свободе. Но есть опасность ею злоупотребить.

Творческие медитации

Медитирующий «над светом» Бердяев открыл для себя, что цель религиозной жизни — это творческий экстаз. Философ искал «первичные» творческие силы вселенной. И он их нашел: «Я пережил период сознания подавленности грехом. От нарастания этого сознания не возгорался свет, а увеличивалась тьма. В конце концов человек приучается созерцать не Бога, а грех, медитировать над тьмой, а не над светом».

«Цель религиозной жизни есть преодоление подавленности. И вот я преодолел состояние подавленности, испытал состояние большого подъема. Это было настоящим внутренним потрясением и озарением. Я летом лежал в деревне в кровати, и уже под утро вдруг все мое существо было потрясено творческим подъемом и сильный свет озарил меня. Я перешел от подавленности грехом к творческому подъему».

«Пережитое мною откровение творчества, которое есть откровение человека, а не Бога, нашло себе выражение в книге «Смысл творчества. Опыт оправдания человека». Книга эта написана единым, целостным порывом, почти в состоянии экстаза».

«Наиболее важные для меня мысли приходят мне в голову, как блеск молнии, как лучи внутреннего света. Когда я начинаю писать, я иногда чувствую настолько сильный подъем, что у меня кружится голова. Мысль моя протекает с такой быстротой, что я еле успеваю записывать». Бердяев стал проводником злого духа, лесть которого дышит в его сочинениях.

Понятно, почему этот утонченный философ, «аристократ духа», как часто говорят про Бердяева, — назвал отцов Пятого Вселенского Собора, осудивших Оригена, «представителями ортодоксального садизма». Бердяев стал созидателем добра и зла, отныне он сам решает, что есть добро, а что есть зло: «Свобода есть моя творческая сила, не выбор между поставленным передо мной добром и злом, а мое созидание добра и зла»; зло по Бердяеву, «имеет источник в основе Бога, в Бездне, из которой течет и свет, и тьма».

Вольному — воля, спасенному — рай!

Преподобный Иустин Попович, близкий по времени нам святой, писал: «Если есть в человеке нечто абсолютное, то это — свобода». «Свобода — это дар Божий; дар, составляющий суть естества разумных существ; дар, делающий их тем, что они есть». «Свобода, какого бы свойства она ни была, представляет величие человека, в положительном или отрицательном смысле».

«Своей богоподобной свободой люди в последние времена настолько станут злоупотреблять, что практически всю ее будут растрачивать на зло и сатанизм». Злоупотребление свободой погубило Николая Бердяева. И как важно дать верную оценку сочинениям этого «великого мистика», показать какая опасность кроется в них, предостеречь читателей от тонкого яда его идей, — прикрытого красивыми словами о свободе, творчестве, любви и христианстве.

«Свобода» и «зло» взаимосвязаны между собою, ведь зло является порождением злоупотребленной свободы. Человек совершенно свободно может стать богоборцем, даже не сознавая это. Преподобный Иустин Попович пишет, что по своей природе зло — это «реальное восстание против Творца, осязаемое богоборчество, будь то сознательное или несознательное, продуманное или спонтанное».

Поставив свободу выше Творца сначала в своей философии, а потом в своей жизни, Бердяев стал отрицать главное в христианстве, утверждая, что цель жизни человека не спасение, а творчество. Свободная воля стала для него важнее спасения. Ну что же, вольному — воля! А спасенному — рай! И Бердяев сделал свой выбор.