ПОСТ

Деревенская усадьба, начало марта, первые недели великого поста. Дни
темные, однообразные. Но это уже канун весны. Я живу затворником,
за работой с утра до вечера, - "Се тебе, душа моя, вверяет владыка
талант: со страхом приими дар". Нынче я опять не заметил, как прошел
мой день. Но вот темнеет, синеет за окнами. Усталый,
умиротворенный, я кладу перо, мысленно благодаря бога за силы, за
труд, одеваюсь и выхожу на крыльцо. Сумерки, тишина, сладкий
мартовский воздух... Я иду по деревне, додумываю свои думы, укрепляя
свои тайные вымыслы, но все вокруг вижу, зорко все замечаю и чувствую
- всему открыто мое сердце, мои глаза. Ах да, канун, канун. Даже в
зимней угрюмости этих сумерек уже есть весна - в их чуть зримой
синеве. Зыбки серые снега полей за деревней, избы в деревне чернеют
смутно, нигде ни одного огня. Темно и в усадьбе, на которую гляжу я,
возвратившись из деревни. За усадьбой облаками темнеет под хмурым
небом сад. Но и в этом весна - в том, что так поздно не зажигают в
деревне огней и что сад похож на тучу, что так хмуры и небо и вершины
сада. На выгоне - церковь, там служба. Я подхожу и различаю у
церковных ворот парные сани, крытые старым ковром, помещичьи. Тут
же, у коновязи, - мужицкие лошади в дровнях, мелкие, лохматые, за зиму
обросшие густой шерстью. На снегу возле них - клоки сена, перебитого
с конским навозом, и все это пахнет свежо, сыро, по-весеннему.
Полевым, нелюдимым гулом гудят голые тополи, возвышающиеся над
церковной оградой. На глазах с каждой минутой темнеет - лица
проходящих в церковь уже плохо видны, - к ночи поднимается легкая
замять, и в гудящих метлах тополей есть что-то строгое, жуткое. За
воротами, в затишье, воздух мягче, но порой церковный двор сереет от
поземки, ограда дымится, и по моему лицу пробегает холодная снежная
пыль. Когда на высоком каменном крыльце церкви отворяются двери,
видна, за черными сенями, ее внутренность в немногих красных точках
огней. Поднявшись на крыльцо, чувствую тот сложный, особый запах,
что бывает только на папертях русских церквей, ранней русской весной.
В церкви густое и пахучее церковное тепло, темная стена народа и свет
за нею. Там, у большого священника, стоит девушка, та, чьи сани я
видел за воротами. Она бледна, свежа и так чиста, как бывают только
говеющие девушки, едва вышедшие из отроческого возраста. Ее
серо-голубое платье приняло от блеска свечей зеленоватый, лунный тон.
На спине лежит черная коса. Озарен нежный овал лица и густые ресницы,
поднятые на образа иконостаса. От каких грехов очищается она постом,
стояниями, своей бледностью? Что за чувства у меня к ней? Дочь она
мне? Невеста? В темноте возвращаюсь домой и провожу вечер за книгой,
в мире несуществующем, но столь же разделенном со всем, чем втайне
живет моя душа. Засыпаю с мыслью о радостях завтрашнего дня о
радостях своих вымыслов. Ей, господи, не даждь ми духа праздности,
уныния. Больше мне ничего не надо. Все есть у меня, все в мире мое.
1916
Художник А.Саврасов