Она забыла, как её зовут.
Она лишь шепчет что-то – быстро, страстно...
Но Кто-то страшный, древний, неотвязный,
Вокруг неё; он – здесь, и там, и тут;

Он – в ней самой, он – в сердце, не иначе…
Она лежит, взята собою в плен,
А тысячи обид живут и плачут
В её крови, во тьме припухших вен.

Шевелятся едва сухие губы,
Рука по одеялу чуть скользит,
И этот жест, не пошлый и не грубый,
Так страшен тьме, что вкрадчиво молчит.

Порой она глядит так зло и чётко,
Что кажется, ещё способна жить,
И говорит сама с собой о чём-то,
Пытаясь боль свою заговорить.

В ней посреди квадратной, чёрной ночи
Слились в двуглавой жизни явь и сон;
В груди горит Ничто, горит – и хочет
Из тесной плоти выплеснуться вон.

И, вглядываясь в первоатом сонный,
Дробящийся в мозгу её, как ад,
Она уходит в область тьмы бездонной,
Где умирала много раз подряд.

С неё ниспали облики и лица,
И как осмыслить миг бездонный тот,
Когда её судьба в неё глядится
И в ней себя почти не узнаёт?

Лишь раз она, наивно, нежно, слепо,
Произнесёт, стесняясь, чуть стыдясь,
То имя, то, большое, словно небо,
Которым до себя она звалась.