Глава 15
Мы не спеша шли по прекрасному саду возле дома отца Михаила, а я все рассказывал про Афганистан, про Артема, про Варвару.Васильевну, про то как она работала, не щадя себя, про ее
последние часы жизни, про ее смерть. Когда я начал рассказ про Варвару Васильевну, иеромонах Амвросий как бы незаметно стал отставать от нас с отцом Николаем. Когда рассказ был окончен, я молча, шел, глядя себе под ноги, всецело погруженный в воспоминаний.
Миша, а вы ездили к духовнику монахини Вероники, и передали ему то, о чем она вас просила?
- К сожалению, нет. - С грустью сказал я,- Но, мне бы хотелось с ним познакомиться, и рассказать, какая у него была духовная дочь.
- Так вы уже познакомились с духовником матушки Вероники.
Батюшка Амвросий подошел ко мне, и пристально посмотрел мне в глаза, потом сказал:
- Мне монахиня Вероника о вас писала, так что я с вами и с Артемом заочно знаком, и я очень благодарен вам за все, что вы сделали для нее. Да благословит вас Господь!
Сказав это, отец Амвросий благословил меня.
И вдруг перед моими глазами всплыло воспоминание. Мне привиделась Варя, то есть, матушка Вероника бежит ко мне и зовет меня:
«-Батюшка, батюшка...»
- Михаил, что с вами? - С беспокойством спросил отец Николай,- Вы так побледнели.
- Нет, нет, ничего, - Поспешил успокоит священников я, и потер рукой глаза, как бы отгоняя воспоминание:
- Пойдемте, присядем-ка, - С отеческой заботой глядя на меня, предложил отец Николай:
- Вы знаете, батюшки, передо мной на какой-то миг встало воспоминание. Я увидел матушку Веронику, как живую...
- Да она итак живая, - Тихо вставил отец Амвросий,- У Бога ведь все живы! И мне думается, что наша матушка Вероника душой рядом с нами, и смотреть на нас, а мы ее не можем видеть.
Это как?! - Спросил я:
- А вот так!.. Существует мир материальный, видимый, и существует мир духовный, невидимый. И тот и другой сотворены Господом. Вспомните-ка, Михаил, символ веры, который поется всеми в храме. Я сейчас напомню его вам. Вот послушайте внимательно: «Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым».
- И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго... - Подхватил кто-то:
Мы обернулись.
Это пели отец Константин, его дочка Елена и, моя сестренка Любаша.
Наш разговор был прерван. Но мы пообещали встретиться еще, так как у меня были не разрешенные вопросы. Я встал и быстро, но тепло попрощался с батюшками, с пономарем, и с Леной.
- Знаешь, сестра, - Сказала вдруг Люба, обняв Елену,- у меня какое-то нехорошее предчувствие. Будто эта наша первая встреча может оказаться последней на земле.
Лена испуганно посмотрела на Любу, потом с нежностью поцеловав ее, сказала:
- Ни о чем не думай. Это искушение...
И, обращаясь к отцу, попросила, чтобы отец еще раз благословил Любу.
- Так я же ее уже благословил! Ну, ладно, раз ты просишь, так уж быть, благословлю.
И пошел, и в который раз преподал свое пастырское благословение болящей девушке.
- И Михаила благословить?! - Полушутя спросил, отец Константин, пристально взглянув на дочь:
Но она, отвернувшись, о чем-то задумалась. Только когда машина тронулась, Лена встрепенулась, и стала махать рукой нам в след. Потом побежала, и остановилась на некотором расстоянии от дома, и никто кроме меня, не заметил, что она плачет.
- Мы ехали домой довольные. - Продолжал отец Иоанн,- Заехали к тетке. Та со своим мужем очень обрадовались. И, вдруг зашла еще одна наша родственница. Посмотрела пристально на теткиного мужа, потом на Любу, и вдруг ляпнула:
- Степан, а дочка-то твоя.
Мы все так и застыли от удивления. Смотрю на дядю Степу. Тот сконфуженно опустил голову, и вдруг залился краской. У меня сердце сжалось, и я поспешил разредить обстановку:
- Да что вы говорите?! Как это может быть?! - Говорю, а глазами приказываю: «Молчите... Молчите...»
И она поняла, и, отвернувшись, замолчала.
Взглянув на Любу, вздрогнул внутренне.
Люба, уставившись на теткиного мужа, нервно заламывала руки. По ее бледной щеке скатилась крупная слеза.
Неужели все поняла?! Неужели догадалась?! Неужели... Да, все поняла. Ее ни так-то просто было обмануть или провести. Уж я испытывал это на себе не раз. Ей каким-то образом давалось знать и твое настроение...
Моя бедная тетушка, сидя в своем уголке за столом, недоуменно смотрела на своего Степана, и вдруг стала незаметно для девушки, вглядываться в ее лицо.
Вдруг Люба, взглянув на меня, попросила:
- Миша, поедем домой, прошу тебя.
- Любаша, а что случилось, - С видом ничего не подозревающего человека, задал вопрос я:
Она ничего не ответила. Я все понял.
«Или обморок, или... истерия», - с лихорадочной быстротой пронеслось у меня в мозгу:
- Ладно, сейчас поедем, - сказал я, вставая из стола, и незаметно для Любаши, взял ее за руку.
Рука была холодная, как лед. Я наклонился к Любе. Она была близка к обмороку:
-Что это у тебя руки такие холоднеющие?! Люба, может, поедем позже?
- Миша, - почти полушепотом ели проговорила она,- Мне что-то плохо. Вывези меня отсюда. Душно.
Я стал выталкивать инвалидное кресло на крыльцо. Дядя Степа в другое время бы встал помогать, но сейчас он весь красный от стыда и слез сидел, сжавшись в своем уголке за столом. Бросилась на помощь тетя.
- Наша девочка близка к обмороку, - тихо и монотонно, как бы что-то напевая, сказал я тетке.- Разрешите отнести ее в ее комнату. Ей нужно поставить уколы.
Тетя кивнула, и прячась, заплакала.
- Люба, давай я сейчас тебе поставлю укол, а потом мы поедем с тобой домой? - Тихо и спокойно предложил я:
- Да, - едва слышно прошептала она:
Подняв больную, как малого ребенка, я унес ее в просторную и светлую горницу, пристроенную за домом, специально для нее. Эту светличку мы с тетей и дядькой преобразовали из старой пристройки.
Положив Любу на кровать, я попросил ее говорит мне о чем угодно, в надежде, что ей удастся выплеснуть свою боль словами, но она лишь медленно отвернулась от меня лицом к стене.
Поставив ей обезболивающие и расслабляющие, я, приоткрыв дверь, присел рядом с кроватью на табуретку. В душу к ней с вопросами лести не стал, но посмотрев в глаза Любы, почему-то достал из пиджака армейскую фотографию, протянул ей со словами:
- Найди меня тут!
Взяв фотографию, Люба, посмотрев, опустила ее, взгляд стал задумчиво-спокойным. Снова посмотрев фотографию, она вдруг спросила, ткнув пальцем, в фотографию:
- Кто этот?..
Я подумал, что сестра узнала меня, чуть было не ответил ей, что, дескать, это я, но, посмотрев в фотографию, тут же, сжал губы. С фотографии на меня смотрел Егор...
- Миша, помнишь, ты оставил в машине, а сам пошел открывать двери, и заносил мою коляску? Так вот этот человек заглядывал в машину, а когда ты вышел, то он почему-то вздрогнул, поднял воротник и быстро скрылся. Кто он? - Спрашивала, волнуясь, Люба:
- Он мой бывший товарищ. - Растерянно сказал я:
- Он был предатель, - подумав, прибавил я,- военным трибуналом его нужно бы судить, да вот его никто не смог уличить. Хитер, как бобер.
- Почему так бывает, Мишь?
В ответ я молча пожал плечами.
- Миша, а легко ли, когда тебя придает родной человек? - Вдруг спросила Люба, отвернувшись лицом к стене.- Как ты думаешь, легко ли быть таким предателем, притом предателем своей семьи? Я, наверное, при всем своем желании простить такового, не смогла бы этого сделать.
Я обмер. Так вот оно что...
- Ну что же ты молчишь, Миша? - Тихо спросила Люба: Голос ее дрожал, и я не знал, что ей сказать в ответ. ...
И, вдруг, повернувшись, ко мне, она совершенно спокойно попросила:
-Ладно, ты прости меня. Не будем больше об этом.
И, помолчав, добавила:
- Миша, поедем, пожалуйста, домой.
Она умоляюще сложила руки на груди.
- Хорошо, - Сказал я,-поехали.
Через пять минуть мы сидели в машине, из( дома никто долго не выходил нас проводить, так что я уже начал удивляться.
Тем не менее, в доме что-то происходило, за тюлевыми занавесками.
Я вышел из машины, и направился к дому, чтоб попрощаться с гостеприимными хозяевами одному. Но тут вышел дядя Степа, и спросил меня:
- Любушка-то в машине? - и, не дождавшись ответа, направился к машине, сказал скорее про себя, чем для меня:
- Пойду-ка, попрощаюсь с дочкой!
Вдруг из дома выбежала тетя и еще одна родственница, та самая, которая сказала, что Люба похоже на дядю Степу.
- Тетя Тоня, баба Аня, - закричал я, им вдогонку, заметив в руке у тети кочергу, - Куда вы?
И бросился догонять своих пышнотелых «гром-бабок» - теток.
- Антонина, Антонина, ну что ты так трясешься над ней? Ну, пускай поговорят, отец ведь. - Кричала вдогонку баба Аня:
Та вдруг вполуоборот ей:
- Кабы была моя, не тряслась бы! Там сестра, на том свете, обо всём меня спросит, как я ей буду отвечать, грешница?! А отцу я не больно-то доверяю.
Когда все подошли к машине, то увидели дядю Степу перед открытой дверцей машины.
Он стоял на коленях, и плача просил прощение у Любы, которая бледная сидела в машине, и, тоже плача, говорила:
- Дядя Степа, не за себя, а за маму, которая одна меня растила, одна меня кормила и одевала, одна меня всю оставшийся жизнь, почти до смерти на своих руках носила, не смогу вам сказать: «папа». Вы не видели, как ей было тяжело, а я... я видела. И то далеко не все... Многое мама от меня скрывала, а многое я не понимала. Вы, для меня были мертвым, но я в детстве мечтала об отце. Мне было
очень больно видеть, как у других детей были папы. У меня не было отца, и я не могла ходить.
Я подошел и сел в машину.
- Прости меня, окаянного. – Рыдал дядя Степа:
- Любаша, милая, прости его. – Встал на защиту дяди Степы, я,- Как-никак, а он твой отец.
Люба вдруг повернулась ко мне:
- Миша, скажи мне; где предателей любят? Я-то его прощу чисто по-христиански… но… скажи, достоин ли он прощения?! Ты тоже бы бросил своего больного ребенка без поддержки, и средств к существованию, и постарался бы забыть о нем?
Мне стало ни по себе. До дяди Степы добралась тетя Тоня:
- Ты что не сказал, что ребенка оставил? Да какого ребенка-то. Я бы за тебя замуж не пошла. На порог бы не пустила. – Заревела она:
- Ой, Любушка, не знала я, дура, что он вас с матерью бросил. Прости меня. А мамка твоя никогда не говорила кто твой отец. А на вопрос где он всегда отвечала: «Не знаю». В деревню, домой не ездила. Один раз пристала я к ней с постылым для нее вопросом, она для того, чтобы от меня отвязаться, вспылив, сказала мне, что мол, пристала к ней?! Что, мол, твой отец погиб в тот день, когда ты родилась. В автокатастрофе. Поехал в командировку на Кавказ, и машина сорвалась в пропасть. И, что он слыл очень хорошим человеком, и, что живет только ради тебя. А так бы руки на себя наложила. Любушка, милая, прости меня. Я тебя так люблю.
- Я вас всех прощаю. – Ели слышно ответила Любаша, и чуть громче сказала:
- Бог вас простит, а вы меня простите.
На этом мы, как обычно, распрощались, и поехали.
Я стремительно гнал машину, а моя Любушка тихо сидела, прижавшись к стеклу.
- О чём ты всё думаешь, сестренка? – спросил я, подъезжая к нашему дому:
Ответа не последовало.
Я вышел из машины, и стал открывать багажник, как увидел Артема.
Он стоял у подъезда, и прищурив правый глаз, насмешливо смотрел на меня.
- Привет, старина! - Бросился, я к другу:
- Здорово, братан! Я к тебе насовсем, если не против? – Артем пристально посмотрел мне в глаза:
Мы пожали друг другу руки, а потом с чувством обнялись.
- Я не против, а вот сможешь ли ты жить с нами?
- Ты женился?! Так эта гуля, что сидит в машине, твоя…
- Сестра, - не дал договорить Артему я, и пояснил ему полушепотом,- Она не может ходит. В багажнике – ее инвалидная коляска.
- Боже, - простонал Артем:
Вижу, что Люба начала подавать признаки беспокоится, что я долго разговариваю с Артемом, я подвел друга к сестре для знакомства.
- Сестренка, это – Артем, мой лучший друг. Профессор кислых щей. – Пошутил я:
- Поняла, вы с ним были в Афганистане. Очень приятно.
- Моя Люба, - продолжал я знакомить.
И пока они жали друг другу руки, я отнес домой инвалидную кресло-коляску. Заглянул в Любушкину комнату, полюбовался на подарок, купленный давно и по великому блату. Это был настольный компьютер. Утром, когда сестра сидела и ждала меня в машине, я быстро собрал и установил подарок на ее письменным столе.
Я подошел к машине, чтоб взяв сестру на руки, нести ее домой. Но Артем опередил меня, сказав что хочет попробовать носить девушек на руках.
Продолжение след.