Во - первых, совершенно ясно, что речь идет о событиях на земле, в земной истории, а не на небесах и не после Страшного Суда. Бог "продолжит... людей, и умножатся оставшиеся на земле". Более того, люди в этот период будут жить, и года их продолжатся. Но грешники и в этом царстве праведников будут еще умирать, "праведный человек, находясь на земле, уже забудет умирать"(ХХХУ1, 2).

Во - вторых, и это особенно замечательно в словах св. Иринея, люди в тысячелетнем царстве не только будут жить наслаждаясь благодатью Божией и дарами обновленной и подвластной человеку природы, но и будут заниматься в этом мире на очищенной и обновленной земле созиданием культуры, смогут реализовывать заложенные в них Богом творческие возможности, возделывать окружающий их мир. Замысел Божий о хранении и возделывании человеком Эдемского сада сможет быть претворенным в действительность, хотя, возможно, несколько иначе, чем это было бы, если бы не произошло грехопадение первых людей.

Смысл тысячелетнего царства на земле, согласно Св.Иринею Лионскому, это и есть осуществление того, чему помешало осуществиться грехопадение. Он пишет: "Поелику люди суть истинные (люди), то необходимо должно быть истинным и местопребывание их и не обращаться в ничтожество, но преуспевать в своем бытии, Ибо ни субстанция, ни сущность творения не уничтожается, - ибо истинен и верен Устроивший его, - но "проходит образ мира сего", т.е. то, в чем совершено преступление, потому что человек обветшал в этом.... Когда же пройдет этот образ, и человек возобновится и окрепнет для нетления так, чтобы он не мог уже обветшать, то будет небо новое и земля новая, в которых будет пребывать новый человек, всегда о новом собеседующий с Богом"

Итак, в тысячелетнем царстве человек и сам приуготовляется к принятию нетления и принимает участие к приуготовлению всей твари, своего "истинного местопребывания". Когда же приуготовление это закончится, явятся новое небо и новая земля, жизнь будущего века.

Пока же "мир во зле лежит" и "вся тварь совокупно стенает, ожидая откровения сынов Божиих".

Как относится нам к плодам человеческой культуры? К домам, садам, технике, науке, искусству? Как разобраться, что в них тленно, а что вечно? Разве пока создавались они на земле, диавол не обольщал народы? Разве не сказались в культуре плоды этого обольщения. Разве не велась и здесь "невидимая брань"? Или нужно считать, как полагают аллегористы, что все это время диавол пребывал скованным в бездне и был запечатан, чтобы не обольщать народы? С кем же велась-то тогда "невидимая ( а иногда и очень видимая) брань"?

Мы видим в культуре и блестки божественных даров и узнаем зловоние сил противления, следы искушений и обольщений, следы человеческих страстей, больной человеческой природы, больной природы окружающей человека. "идеал Мадонны" соседствует с "идеалом содомским". Достоевский сказал, что красота спасет мир. Какая красота? Эту мысль повторяют сейчас даже на конкурсах, где соперничают между собой тела полуодетых девиц.

Мир Божий, тварь Божию спасает не эта "красота", а крестный подвиг Спасителя. Наверное, когда Достоевский говорил, что красота спасет мир, он имел в виду мир человеческой культуры. В этом случае можно предположить, что он видел спасение именно в той идеальной красоте мира, которая явится, согласно св. Иринею и другим отцам в царстве праведников, явится как святая культура, а не как подготовка или осуществление царства Антихриста.

Иногда о культуре, особенно об искусстве говорят как о воспоминании об утерянном рае, о его идеальной красоте. Отчасти это, вероятно так и есть. Но этого недостаточно. Слишком много нового появилось в истории культуры, чего не было в раю и что требует своего осмысления и оправдания. И вот, когда явится святая культура, безгрешная, благодатная, истинная, добрая и действительно идеально-прекрасная, тогда ее светом может осветиться и историческая культура, которая окажется уже не подготовкой царства во имя свое, Антихристовой Вавилонской башни, но порывом к обретению этой культуры святой, чему мешали в истории испорченность человеческой природы, страсти, болезнь окружающего мира и особенно - яростное сопротивление диавола, обольщавшего все народы. Тогда, в этом свете может быть произнесено какое-то суждение о путях культуры, о том, что действительно получает в ней свое оправдание, а что должно быть уврачевано покаянием. Тогда, образно говоря, культура сможет пройти через покаянную купель и воцерковиться. Так, что уже не будет этого противостояния между творчеством и святостью, и тогда красота святого творчества воистину спасет мир человеческой культуры.