Письмо двадцать седьмое.

Здравствуйте, мои дорогие!

Время летит, как в какую-то пропасть... Моя дочь собирается замуж. Какой тут секрет?.. Всё естественно — выросла, пора улетать... Но почему так тревожно на сердце?!.. Я не о выборе. Выбор, это — ее… И я не о сроках. Поздно ли, рано ли…

И даже не то меня безпокоит, что жизнь без нее совершенно изменится. Мы не первые, переживем…

Это случится, как всегда, неожиданно. Что-то щелкнет в моей голове, и я наконец-то пойму: мое время прошло… Моя дочь — повзрослела!.. А так мало успел, а так много хотелось... И что остается? Молиться — и плакать, молиться — и ждать, молиться — и каяться, что не смогли, не сумели, не дали, не помогли...

Это чувство вины перед своими детьми — очень сильное чувство! Сколько раз я слышал на исповеди этот «наивный» родительский плач. Сколько раз говорил эти «правильные» слова: «Уже поздно учить... Не надо мешать... Отпустите, молитесь…» Это правильно... но вряд ли возможно.

…Я помню тебя такой, какой ты себя даже не знаешь... Кто таскал меня за редкую рыжую бороду и беззубо кусался?.. Кто катался верхом и мог надуть губы от обиды и даже отвернуться?.. Лишь один во всем мире единственный человек имел на это полное право... Ты, конечно, всё это не помнишь... А я как будто застыл в том замечательном времени... Родители никогда не успевают за своими детьми. Их взросление слишком стремительно. Все наши дети безвозвратно упущены...

Я обращаюсь к тебе, моя дочь, но надеюсь, что это письмо станет обращением ко всем нашим детям. Недолюбленным, недопонятым, так нежданно-негаданно повзрослевшим... Может, смогут они хоть какие-то наши ошибки не повторить. Смогут правильно, мудро любить наших внуков.

Любить мудро! Разве это возможно? Любовь и разум — никогда не дружили. Любовь не терпит анализа, логики, очевидности... А разум не доверяет любви — «безосновательной» и «легковерной». Можно — любить, можно — быть мудрым, а вместе — как-то сомнительно... Но без мудрости любовь — бабочка-однодневка. Она живет одним днем. Собой и только собой… Без будущего, безнадежно…

В тебе, моя дочь, я видел себя, и лелеял себя, и любил… Как мало я думал, любя тебя, о тебе! Как глупо любил! Как много всего упустил, перепутал, недотянул… И понимая, что наверстать уже вряд ли получится, я злюсь на себя… И я злюсь на тебя — ну куда ты торопишься?! Ты непростительно виновата — и за то, что выросла слишком быстро, и за то, что рядом не будешь всегда… Слепая (и злая!) родительская любовь.

Мы привыкли к реальности чуда. Перестали ценить, удивляться… Мы привыкли друг к другу. Привыкли любить, быть любимыми… Как это странно — привыкли любить!.. Все слезы на свете проливались тогда, когда прекращалось привычное. Когда привычное чудо возвращалось туда, откуда явилось, в сферу незримого, необъяснимого, вечного…

Хорошо, позабыв про всякие житейские сложности, возиться с ребенком в песочнице под грибком. Так хорошо, что про всё забываешь… А потом вдруг поднимешь глаза — а ребенок уже с тебя ростом… Я, дорогая моя, заигрался и не смог научить тебя главному — «жить»… Сам не знаю — зачем здесь кавычки? Машинально поставил, но, кажется, верно… Если с жизни сорвать всякую там мишуру, то в основе ее окажется смерть — умирание, принесение в жертву… Я не смог научить тебя умирать… Для других, для другого... Не смог, потому что и сам не хотел умирать… Не хотел умирать для тебя. Я хотел только жить. Жить тобой, жить с тобой — для себя...

Откликаясь на мои отцовские переживания, мой старый духовный друг (Антон Жоголев) мне написал: «Замужество дочери лишает нас еще одной важной привязки к жизни. Так сказать, уменьшаются основания, что ли. Вернее, они, эти основания, с взрослением дочери переходят целиком в духовную сферу. Вроде как земные дела завершаются…» А потом, наверное мне в утешение, он добавил: «Ты блуждал, искал дорогу. А дочери твоей благодаря твоим поискам достался уже проторенный путь». На этих словах мне опять стало грустно… Прости меня, моя дочь, за то, что, пытаясь найти свой единственный путь, я тебя оставлял. Вроде был всегда рядом — но был не с тобой. Теперь-то я знаю: хоть на миг оставляя любимых — мы теряем свой путь, теряем себя… Сердца, которые любят, — как маяки, как ориентиры, помогают не сбиться с пути и себя не предать… Вот только дорожек проторенных нет, не бывает! Любой проторенный путь — уже кем-то был пройден, а значит, чужой… Тебе, мое чадо, придется самой, всё сначала… Держать зажженными маяки — это всё, что мы можем.

Ошибки наших детей — наши ошибки. Да к тому же помноженные на молодое упрямство и возведенные в степень «личного опыта»… «Я сама!.. Моя жизнь!» Если б ты знала, моя дорогая, сколько в тебе «моего»... за которое каюсь…

Я исповедую вас, ваших детей и уже ваших внуков. И я не могу не заметить — наши дети исповедуют то, за что каялись мы. Они совершают те же грехи. И речь не об общих грехах, а о грехах «родовых», характерных, конкретных. А ведь учили мы их только хорошему, берегли… Так мы думали, нам так казалось…

Когда дети взрослеют, груз наших ошибок становится всё непосильней. Он тяжелеет ошибками наших детей и тянет ко дну… Но там, в глубине покаянного сердца, нам становится легче!.. Простите нас, дети!.. Бог вас простит!..

Покаяние — лечит!

Хочу кое в чем вам признаться. У меня есть три письма, которые я никому, никогда не показывал. Это самые первые письма. В них — причина всех остальных. Я написал их тогда, когда только-только узнал про болезнь и про то, что операция, которую мне предлагали, навсегда лишит меня возможности быть вам полезным. Немой пастырь, немой духовник… Кому такой нужен?!
В те дни я вдруг понял, что долг не отданной мною любви — неоплатный. Я вечный должник… Было больно. Хотелось куда-то излить эту боль… И я написал эти письма. Три прощальных письма: моей матушке, дочери и всем моим духовным чадам. Но легче не стало… На днях я еще раз прочел их и отправил в корзину… Теперь эта боль — мое облегчение.

Я вечный должник!.. Пусть так и останется.

Простите.

Протоиерей Игорь.
27.11.15г
источник благовестсамара.рф/-public_page_25513