Анна Козырева
Непридуманная история

Говорит Господь с престола,

Приоткрыв окно за рай:

«О мой верный раб, Микола,

Обойди ты русский край…»

Сергей Есенин. Микола

Выезжал Сергей из Москвы рано-рано утром: столица ещё сонно потягивалась в сизой дымке.

Уезжал без груза. Табличка с крупными буквами «ПУСТОЙ» белела в правом углу переднего стекла. Ставить под погрузку фуру он должен был в полдень, но, перетомившись бессонной ночью неизъяснимо встревоженной душой, внезапно заторопился домой.

– А чего вдруг? – спросил опешивший спросонья и одновременно обрадованный выпавшей удаче Гресь, которому Сергей продиктовал адрес базы, где удалось получить заказ на перевозку.

– Домой надо срочно… – ответил он неуверенным голосом, ибо и сам себе не смог объяснить, что сорвало его и погнало в скорую дорогу, хотя, прислушиваясь к себе чутко и напряжённо, никакой внутренней тревоги не уловил, – а неясное, порывистое чувство, подвигнувшее к неожиданному решению, попытался объяснить тем, что «сам себе хозяин…»

Скоро пустотелая фура выехала на Симферопольское шоссе, выщербленное змеистыми трещинами и глубокими яминами, где встретил неожиданно обвалившийся дождь. По стеклу извилисто побежали потоки воды, и защелкали «дворники»-трудяги, неустанно покачиваясь в ритме метронома.

«Дождь в начале пути – на удачу!» – вспомнил Сергей мамину присказку и, глубоко вздохнув, щёлкнул кнопку на узкой панели радиоприёмника, только в мелодию, до упора наполнившую кабину, вслушиваться не спешил.

Ему внезапно с особенной ясностью пришло на ум, что вот это Я еду… это Я смотрю вперёд сквозь дождевые потоки, скользящие по стеклу… это Я вижу, как ускользает под колёса потемневшее от влаги серое асфальтовое полотно… наматывается в рулон и исчезает… Именно Я всё вижу… всё осознаю…

Так было когда-то в детстве, и было удивление от осознания своей самости, переполнившей всего. А сейчас? А сейчас удивление скорее от того, что это самое удивление пришло и напомнило осознанием, сродни детскому, что есть «Я»… Есть сейчас, когда он давно взрослый мужик… муж… отец… не за горами и дедом станет… Хмыкнул от прилетевшей мысли о скорой вероятности в изменении возрастной категории.

Следом и вовсе нахлынуло неожиданное чувство – тоски и одиночества, но не гнетущее до невыносимой боли и не придавившее до безысходности тяжелым грузом, а словно сожалеющее то ли о неосознанной до конца потере, то ли нахлынувшей непривычной ему зависти. А к кому? Отчего? – Непонятно…

Вслушиваясь всё более и более в себя: что там ещё? – Сергей уловил и вовсе нечто странное, никогда ранее им не испытываемое – всё состоящее из путанных сплетений неясных желаний и зыбких надежд. И, цепляясь звеном за звено, цепочкой тянулись мысли одна за другой... одна за другой…

Сергей не сразу заметил, что небо, выплеснув на землю все свои запасы, очистилось. Залоснилась после дождя омытая небесной водой молодая листва на деревьях. Залоснились и травы вдоль трассы. Засверкало всё на солнце, разбросавшем белыми сколами по светлому поднебесью остатки дождевых облаков.

И цвел май голубыми сиренями, купами-шарами разросшихся в полисадах домов, мелькавших мимо, а чем дальше убегала дорога в южную сторону, тем чаще стали встречаться в фарфоровом цвету сады.

– …день этот в народе был назван «Никола Вешний», или «Никола-с-теплом», в отличие от декабрьского «Николы Зимнего»… – водитель невольно прислушался к ровному женскому голосу, звучавшему из радиоприемника.

– А у бабушки в деревне говорили Никола Мокрый! – категорично возразил Сергей неведомой дикторше, успевшей уступить эфир: вновь сплошным потоком полилась в кабину грохочущая музыка. Поспешил выключить радио. Побыв в тишине минут двадцать, повторил вслух высказанное им ранее замечание, но негромко и чуть неуверенно: – Почему-то именно так – Никола Мокрый.

Бабушка – прилетело взрывное воспоминание – ему маленькому не раз рассказывала, почему «Мокрый»: случай, мол, произошел однажды… история случилась с людьми…

– Какой случай?! Какая история?! – Сергей продолжил вести беседу с самим собой вслух. – Бабуля ещё та сказочница была! Сходу такое напридумает, что не сразу и сообразишь, что к чему…

– Зачем же сказка?! Нет! Плыли по реке в лодке люди. Муж с женой, – Сергей ясно услышал настойчивый мягкий голос. – Муж-то гребёт, а молодайка на коленях мальчонку держит. А тот такой неулад: крутится всё, всё вертится… И уж как так случилось на беду, токо мать-растопыха его не удержала. Робенок у ей в воду-то сорвался и камушком на самоё дно бултых. А глубина-то! глубина – страх… Закричали обои в голос. К берегу пристали. Домой воротились. И одно токо вопят: «Помоги нам Угодничек Божий Микола!..» Ночью послышался изнутри храма детский плач. Караульщик дверь отомкнул, а тама перед иконой Святителя младенчик мокрый лежит. Поутру весь город про то чудо узнал. Тут и родители нашлись. Счастью своему не верят. Плачут от радостей да Миколу благодарят. Вот потому-то и есть Микола Мокрый. А уж ты хочешь верь – хочешь не верь… Токо я бабке Онисье завсегда верила, а она своейной… – заключила бабушка, дыхнула в самое ухо внуку и – всё утихло.

В кабине снова стало тихо-тихо. Только проехав в затяжном молчании достаточное расстояние, Сергей вслух сообщил себе:

– А ведь точно сегодня Никола! – И зароились мысли роем… понесли в далёкое детство, когда он подолгу жил у любимой бабушки – матери отца.

На Николу в деревне был престол. И хотя он совсем не понимал, что это такое, но точно знал, что этим днём у них будут гости. Бабушка заранее готовилась в ожидании гостей, и они появлялись.

И так весь день: уходили одни и переступали порог другие, – и всё это были сродники: братья-сестры двоюродные... троюродные… а ещё звучали слова «сваты», «кум и кума», «золовка», «шурин»… – и всех принаряженная хозяйка встречала приветливо и хлебосольно.

Маленький Сережа больше из любопытства, чем из-за опасения и осторожности, жался к бабушке, а та принародно гладила его по головке, сообщая, что родители внука второй год трудятся в Монголии. Мальчик не знал, где та неведомая Монголия, определенно зная лишь одно, что и там папка работает на шахте. С бабушкой ему, как коконом окутанному лаской и любовью, было хорошо, и то давнее время – время воли вольной и безмятежной свободы долго вспоминал с тоской и сожалением.

Пришел срок, и мальчик узнал, что это такое – престол. Было лето, но не то – а другое, когда Серёжа был намного старше. Однажды бабушка позвала его пойти с ней.

– Тута недалёко, – оправдывалась она перед подростком, лишний раз не утруждая дорогого гостя просьбами. – Одной мне не донесть… – однако объясняться не стала, лишь неожиданно добавила на подходе: – То церква наша была… Микольская… а сичас вот кладовая… – и слово Сергею запомнилось, прежде всего, тем, что кладовщика звали Клавдей.

Черный квадратный человек со взлохмаченной головой торчал на невысоком крыльце, когда они подходили к амбару, стоявшему на пологом пригорке с дальней стороны местного кладбища.

– Ишо пять минут – и ушел ба! – завидя их, закричал мужик недовольным голосом и тут же скрылся внутри.

В сером, обшитом узкой, как щепа, дранкой, с плоской шиферной крышей приземистом строении угадать былую церковь было практически невозможно, а бабушка вновь повторила шепотом:

– Это церква наша… Микольска… – и смахнув, как показалось, слезу, подытожила: – Вот токо и осталось, что про престольный праздник помнить…

Появился кладовщик и вручил им два мешка, до половины наполненных зерном. Затем быстро замкнул тяжелую дверь на замок и, словно растворившись в пыльной листве, исчез в кустах буйно разросшейся вокруг бузины…

Сергей глубоко вздохнул-выдохнул, вспомнив, что на следующий год бабушки не стало. Помнится, что только раз, по его возвращении из армии, съездили они семейно на могилку её, а когда покидали кладбище, то отец, указуя рукой в сторону, где когда-то стояла церковь, сообщил:

– Там вон амбар колхозный был… сгорел... с пьяным Клавдеем, говорят, и сгорел… тот решил по весне траву сухую вокруг сжечь… Ну и сжег!..

Катила и катила вперёд большегрузная фура налегке. Спешила к дому. Неутомимо крутились колёса, подминая под себя щербатый, в частых выбоинах и сколах, грязно-серый асфальт, а вдоль трассы сплошной лентой в изумруд поднимались буйные травы. В вышине, по створу длинной дороги, плыли навстречу кисейными лоскутами тонкие, как дым, облака; и там же носились влёт вольные птицы-щебетуньи, свободе и простору радуясь и многоголосо высвистывая: весна! весна!

Как бы сама по себе машина замедлила быстрый бег и, по инерции прокатив метров двадцать, остановилась у обочины. Сергей открыл дверцу кабины и легко спрыгнул на землю, где неспешно прошелся по бровке, а затем, миновав широкий кювет, скрылся в лесопосадке.

Возвращаясь к машине, хозяин обнаружил рядом с ней степенного, благородного вида старика с ясно прочитываемым в пытливом взоре ожиданием: довези, мол!

Сергей, последнее время следуя правилу – никаких случайных попутчиков, готов был выкрикнуть категоричное «нет», однако что-то словно замкнуло уста, поэтому отказать у него не получилось, и он в знак согласия кивнул головой. Так при полном молчании и обустроились они в кабине, наполненной вдруг тонким запахом свежескошенной травы, – чему Сергей удивился.

Отдохнувшая машина резко дернулась с места и, плавно набирая скорость, понеслась вперёд. Водитель потянулся рукой к радиоприёмнику и, как бы невзначай бросив:

– Без музычки ехать как-то скучно! – нажал кнопку на панели: в кабину шуршащим комом вкатился белый шум. Сергей повертел ручку поиска туда-сюда, но ни один из обещанных на шкале диапазонов не отозвался ни внятным словом, ни какой-либо случайной нотой. Поспешил вставить в полое гнездо кассету, однако и в этом случае потерпел неудачу. – Ничего не пойму… – сокрушенно пробормотал и, взглянув в лицо незнакомца, чистые глаза которого светились тихим вниманием и теплом, невольно стал оправдываться: – Работало ведь всё… всю дорогу работало…

Попутчик никак не отозвался – улыбнулся лишь благожелательно.

В тишине проехали длинный прогон. Старик молчал. Молчал и водитель, хотя непреодолимое желание выговориться назойливо подтачивало изнутри, и он, то ли вслух, то ли мысленно, начал с оправдательных интонаций:

– Тревожно на трассе стало… вон какие безобразия творятся: там убили… там зарезали… там машину с грузом отобрали… – вздохнул тяжело.

– Раньше про такое и слыхом не слыхали… и знать не знали…

У соседа – заметил боковым зрением, – голова чуть качнулась одобрительно: знать вслух он всё говорит, – догадался Сергей и продолжил живее:

– Вдвоём-то оно, конечно, веселее и безопаснее, а то едешь и едешь один – скукота! Радио надоедает бесконечным бу-бу да бу-бу… музычка больше по ушам бьёт трескотней и визгом, чем на душу ложится… Раньше-то мы с напарником ездили, а как только я выкупил эту фуру, – один ездить стал… Заработки не очень стали, а за её, – и Сергей ударил легонько рукой по рулю, – платить надо… Вкалываю сутками… Оно и понятно: с деньгами-то карман всё веселее шумаршит… Только вот на этот раз, – поверишь ли? – плюнул я на всё и домой полетел. Аж сердцу тесно стало! Может, думаю, с девчонками моими чё случилось? У меня их двое – жена и доча… – губы Сергея, мысленным взором ласково обозревшего своих любимиц, блаженно растянулись в улыбке. Спросил: – Может, просто соскучился? – и сам же ответил: – Скорее всего...

Украдкой кинул в бок быстрый взгляд, а сосед его, как сидел немо, так и продолжал молчать, но Сергей заметил, что слушает внимательно.

У самого же Сергея, хотя он немного и стыдился своей откровенности, язык развязался вовсю, и всё, что приходило внезапно на ум, выговаривалось вслух, вспоминая жизнь прежнюю, когда:

– … никаких таможенных застав не было… а вот возвели по границам неведомо, как и зачем… – и сокрушаясь о дне нынешнем оттого, что: – … неприязнь вовсю… и подозрительность… Всё жили одной семьей… – приумолк. – Вот еду и еду, а сам тары-бары растабары… Уморил я, поди, тебя, дед, своими баснями? – через паузу извинительно обратился к попутчику – тот снова лишь улыбнулся в ответ, а Сергей повторил ранешнее оправдание: – Едешь ведь и едешь один – скукота! А вот как только появится кто рядом, и нет тогда языку устали… метёт и метёт… – и окончательно затих.

Загустела глубинная синева в небесной выси – клонился прожитый день к вечеру. Солнце, обогнув по дневной дуге небосвод, опускалось к западному пределу, где веером распустились подсвеченные последним светом тонкие облака над горизонтом.

Угасал в закатной дымке окончательно день: алым осветились широкие дали впереди, и в ту сторону, навстречу жаром пылающему костру по дороге, как по осиянному светом тоннелю, неслась машина.

Не разгорелся, однако, тот костёр в пламя-полымя до небес, сгрудила свои оперенья и волшебная птица-жар; утихло у далёкой запади, где небесная река приняла в прохладные воды утомившееся светило, – и наступил вечер, но небо оставалось ещё светлым, когда Сергей остановил фуру у придорожного кафе.

– Перекусить пора… – сообщил соседу, присутствие которого за долгую дорогу вовсе не напрягало. Предложил заботливо: – Пойдём? – тот в ответ улыбнулся – отказался, а Сергей, ступив на высокую подножку, снова предложил: – Может, тебе сюда пирожок какой принести? – и уточнил, шутя: – С таком? – и вновь старик откликнулся легкой улыбкой.

«Старик-то, верно, немой… – промелькнуло догадкой у Сергея, когда потянул на себя ручку скрипучей двери и, невольно оглянувшись с порога в сторону оставленной машины, обомлел: из кабины лился такой ярко-белый до ослепительности свет, что резануло глаза.

– Спалит же! – испуганно выкрикнул Сергей и, толкнув от себя открывшуюся широко дверь, бросился назад.

Подлетел к машине и резко распахнул дверцу кабины с правой стороны, где сидел незнакомец. В кабине, однако, как было раньше темно, так темно оставалось быть и сейчас. И снова ударил в нос ясно ощущаемый запах покосной духмяной травы, да и старик, как сидел тихо в своём полинялом пальтеце, так и сидел.

– Ты чё тут запалил?.. – в некотором замешательстве произнёс опешивший Сергей негромко, а тот вскинулся на него взором быстрым выразительным – и как прожёг!

Поесть в охотку не удалось, впрочем, и голод, подтачивающий сосущим желанием минуту-другую назад, разом пропал, и притихший водитель сел на своё место. Завел машину и медленно-медленно вырулил на слабо освещённое шоссе. Сколько проехал, Сергей не заметил потому, что ощущение некоей странности не покидало, и он мысленно выговаривал:

– Но ведь был же… был свет!.. Я же не совсем ку-ку… – Только задать уточняющий вопрос не решался, так и крутил баранку в упорном молчании, искренне переживая невольный стыд за свой панический выкрик.

Сгустились недавние сумерки до плотного полумрака, и окончательно упала на землю тихая темень; ночь теплая, душистая широкими крылами раскинулась вольно в вышине, где звёздами далёкими, звёздами ясными искрился таинственный купол.

Ночь полностью забрала дорогу в полон.

Сергей, отстранённо вслушиваясь в громыхание порожней фуры, набранную скорость сбавлять не спешил, неохотно уступая и полосу для обгона. Он прикинул, что, если останавливаться нигде не станет и если быстро проскочит таможню на границе (будь она неладна!), то к середине ночи доберётся до дому.

И вдруг, нарушив безмолвие, прозвучало настойчивое:

– Останови тут… – Голос негромок и глуховат.

От неожиданности Сергей вздрогнул, и, не поворачивая головы к соседу, послушно сбавив ход, протянул машину вдоль обочины. Остановился, и только тогда бросил прямой взгляд на старика, а тот, привычно улыбаясь по-доброму, благодарно кивнул сребро-белой головой и, аккуратно открыв дверцу кабины, опустил ноги на высокую подножку, но, задержавшись, снова подал голос:

– Узников выпусти! – и ступил на землю.

– Каких узников?.. – недоумевающий Сергей всем корпусом потянулся вслед за оставившим кабину.

В ответ странный старик, тряхнув седой бородой, поднял к вопрошавшему чистые выразительные глаза и протянул певуче:

– На чердаке ищи… как домой приедешь и ищи…

И тем ввел в ещё большее недоумение, а затем бережно прикрыл за собой дверцу кабины и шагнул в сторону от дороги…

В широкий прогал меж деревьями, в отдалении, слабыми огоньками обозначилась деревня, поворот к которой, как сообщал указатель, был где-то совсем-совсем близко.

Сергей спешно опустил стекло и высунулся на улицу:

– Слышь, дед! Если тебе туда, – и он ткнул рукой на высокую церковь, забранную по периметру строительными лесами и стоявшую на окраине деревни, – то, давай, довезу!

Только никто не отозвался на предложение – старик так стремительно исчез с глаз, что невольно осталось лишь опасливое недоумение: а был ли попутчик вообще?..

Иллюзия… Мираж… И ведь не такие глюки случаются у людей долгой дорогой… – замелькали в памяти взрывным калейдоскопом обрывки многочисленных дорожных баек, не раз и не два слышанных на стоянках в пути. Да нет же! Нет! Какой мираж?! Какие глюки?! Когда вот тут он сидел… даже тонкий запах его пряно-цветочный остался…

Водитель осторожно проехал вдоль обочины и, лишь миновав поворот на указанную деревню, откуда отлично просматривалась церковь в лесах, набрал прежнюю скорость, – и закрутились, закрутились колеса навстречу летящей полночи, осеребрённой луной.

На Сергея нашло странное чувство – чувство беспричинного счастья и любви ко всем и всему, и он неожиданно, испытывая реальную потребность кого-то неведомого отблагодарить, стал креститься. Столь внезапно вспыхнувшее чувство переполнило его и светом радостным, светом теплым истекало в грудь, где в полнейшем покое пребывала душа, а спутанные мысли, блуждавшие до того хаотично, обрели необычайный строй и полную ясность.

Как на крыльях пролетел путь, оставшийся после расставания с незнакомцем, близость которого Сергей неуловимо продолжал ощущать. Не чувствовал он ни усталости, ни напряжения, ровно не в конце долгой дороги пребывал, а самом начале её. Да и машин ни по встречке, ни в обгон почти не было, и водитель невольно позволил себе расслабиться, вбирая таинственно преобразившийся мир.

Окончательно растаяли в тёмном небе дымчато-пепельные облака, высвободив просторы искрящегося серебром пан-бархатного свода для разгулявшейся на воле девицы-луны, обильно расплескавшей из полных ведёр воздушно-крылатую синь-воду.

Впервые будто увидел ту красоту Сергей: в груди учащённо застучало и до боли захватило дух, а пришедшая мысль, которую поспешил произнести вслух:

– Господь миром управляет мудро… – вовсе не удивила необычностью и не свойственностью ему – скорее обрадовала тем, что пусть и чужая, но сердцем и разумением признанная за свою.

Светло было как днём, и глаза не напрягались в темноте, пробиваясь пристальным взглядом вдаль по створу дороги, что всё чаще и чаще приветствовала знакомыми метами. Приближалась Полтава, и скоро, обогнув ночной город по короткой дуге, фура въехала на окраину, где сельского вида дома утопали в бело-розовом дыму цветущих садов. Осторожно, оберегая сонный покой спящих людей, большая машина на нейтралке прокатилась по улице и остановилась у дома с ушастыми ставнями, окна которого были темны и тусклы.

– Спят… не ждут… – промелькнуло вскользь, но не обидело, а согрело, и водитель окончательно заглушил мотор.

Меж тем вспыхнуло одно окно. Следом другое. Сергей не успел закрыть дверцу кабины, как на крыльцо выскочила заспанная, но не скрывающая радости женщина.

Не спалось, и чем-свет Сергей подхватился с постели.

И первым же делом поднялся на чердак. Навстречу ему, столбом взметая легкую пыль, вынырнул потревоженный кот – тутошний страж-караульщик, и черной торпедой скатился вниз по лестнице, чуть не сбив хозяйку. Она, удивившись неожиданной причуде мужа, поднималась следом.

Сергей замер посреди чердака, куда сквозь узкие щели на крыше просачивался красный свет: лучи восходящего солнца тонкими нитями прошивали полумрак. Подошла жена и что-то негромко спросила озабоченно, но муж не ответил.

В который раз осматривал он замкнутое пространство, старательно вычищенное супругами от старых вещей и скопившегося хлама год назад. И вдруг на ум пришло, как будто кто настойчиво ткнул в бок: поройся в песке!..

Жена в недоумении наблюдала, как Сергей, не произнеся ни слова, стал тщательно рыться в песке, толстым слоем лежащем на полу. Густыми клубами поднялась пыль – он расчихался. Расчихалась и женщина.

– И напылил же! – выдавила она недовольно сквозь затяжной чих.

– Нашел! – возбужденно выкрикнул Сергей, выставившись взлохмаченной головой из-за боровика, длинным коленом тянувшегося от старой трубы. Печь в доме давно порушили за ненадобностью, а нетронутая труба с боровиком так и остались стоять памятником старине из кирпича.

В дерюжном мешке, который с осторожностью спустил вниз Сергей, прощупывались стопкой лежащие тяжелые доски.

– Иконы, верно… – предугадал он, как только извлек находку из песка.

Это иконы и были. Старые. Почерневшие. Каждая из трёх тщательно обернута в плотную холстину и туго перевязана узкой бечевкой.

– Так и сказал: выпусти пленников? – переспросила жена, которой Сергей успел рассказать о странном попутчике.

– Узников… – поправил муж её. Повторил утвердительно: – Узников…

– Он безуспешно пытался справиться с крепким узлом, удерживающим в холстине большую икону.

Жена ловко распаковала первые две и теперь в крайнем изумлении рассматривала их.

– Сам Спаситель… а это Богородица… какая только – не пойму… – тихо проговорила она и трепетно перекрестилась.

Наконец и Сергей справился с узлом. Неспешно смотал бечевку в клубочек. Аккуратно развернул холстину: на него в упор живыми выразительными глазами смотрел его попутчик и улыбался, как прежде, по-доброму одними уголками губ…

– Это он был… – прошептал Сергей.

Женщину поразили его слова до растерянности. Она, молча, с опаской, посмотрела на икону, лежащую на столе, и, верно определив, что это Николай Угодник, с нескрываемым сомнением оглянулась на мужа, лицо которого было мокрым от слёз.