Егору в январе исполнилось три года. Впервые его принесли в храм сразу после рождения. А сейчас он совсем повзрослел. Малыш, конечно, любил прокатиться в прогулочной коляске, воображая себя шофёром, но на церковный двор ступал собственными ногами, ухватившись за мамину юбку. По лестнице поднимался тем же манером. Внутрь входил так: мама распахивала двери и пропускала сына вперёд, подав ему руку для поддержки. Ребёнок с некоторым усилием преодолевал порожек, проходил несколько шагов вперёд, становился на колени и делал земной поклон. Это не очень просто, потому, что голова слишком тяжёлая, а ножки маленькие и легкие. Иногда раздавалось негромкое "бух" о пол. Малютка вставал и потирал лоб. Предстоятель шутил: "Егор пришёл, пора начинать!"

У паренька сразу возникало много хлопот. Надо поздороваться со всеми святыми, свечки поставить, не упустить момент каждения, когда, идя за священником можно поймать в ладошки ароматный дымок и рассовать его по карманам (а дома выпустить), заметить новое (здесь, в здании церкви, идут работы и часто бывают изменения), порадоваться на чашу, что батюшка выносит, да мало ли ещё чего... Помолиться, например. Молясь, ребёнок чинно прикладывал правый кулачок (мог и левый) ко лбу, к животу, потом опять ко лбу и животу, подпевая хору: "Би-инь ге-е-ем!" Ему показывали, как надо, складывали пальчики, но собственная манера казалась более легкой и понятной. Во время службы он не обязательно стоял лицом к алтарю. И мама, и папа, и другие его ставили правильно, но направление постоянно терялось, и зависело от того, в какой стороне происходило хоть что-нибудь занятное. Любой шорох, или, скажем, скрип притягивали глазки, как северный полюс притягивает синенькую стрелку компаса. За глазками разворачивался и весь человечек. Нет, не по пустякам он отвлекался, а наблюдал жизнь, которой полна церковь. Дяди и тёти с икон смотрели на него то строго, то с одобрением. В зависимости от того, как он себя вёл. Богородица больше улыбалась. Христос молчал. Он всё знал. Егорка любил родителей. И Бога. Почти никогда не шалил во время службы.
Однажды поздней весной, в субботу, маме зачем-то понадобилось приехать в церковь пораньше. В притворе стояла озабоченная Любушка, Егоркина ровесница. Как уж они друг с другом общались, не знаю, только Люба сказала (по-детски): "Тише! Прислушайся..." Со второго этажа доносились стуки и странный шум, некое шуршание, будто сыпется песок. Там даже кричали иногда толстыми сердитыми голосами. Будто ругались. Жутковато... Мама увидела и засмеялась: "Не пугайся малыш! Просто вверху разбирают оставшиеся перегородки". И вот тогда, совсем скоро после тайных перестуков, маленький прихожанин заметил: с правым пределом что-то ни то: его любимой иконы нет на месте. Это была большая и старинная икона. Она стояла в Знаменском пределе, на табуретке, украшенной покрывалом, опиралась своей верхушкой о стену. Отличалась от других тем, что на ней почти ничего не видно. А называлась грозно и коротко: "Ной". Ной - отец всех людей. Жил очень давно. Говорят, лик Богоугодника постепенно проявляется. А... Ноя просто перенесли в другое место. Чего же я испугался - то? Ну, теперь можно попрыгать, побегать, посмеяться. Пока никого нет. "Ангелы с ним играют", - говорили знающие.
А на следующий день, в воскресенье, мальчик изумился ещё сильнее: проход в центральный предел (там, где арка) был закрыт. Богослужение проводилось в левом, Никольском алтаре.

Вот так видел и понимал происходящее наблюдательный Егорка. А мы, взрослые прихожане, смотрели, как расцветает храм, и радовались. Вырастит мальчик, что с ним станет?