В январе 1994 года группа разведки нашего спецназа ВДВ, уходя от преследования отрядов чеченских сепаратистов, укрылась в полуразрушенном здании Госуниверситета Чечни, что недалеко от знаменитой площади Минутка. Здесь же на одном из этажей спецназовцы обнаружили бойцов нашей пехоты – это были пацаны «срочники» с капитаном во главе.
Объединившись и заняв в здании круговую оборону, наши ребята вступили в тяжелый бой. Была надежда, что соседи услышат звуки боя и придут на выручку. Со своей неразлучной СВД лейтенант Кравченко делал
все, что могло зависеть от отличного снайпера. И хотя эту работу он делал
весьма успешно, ситуация неумолимо ухудшалась. Огонь и натиск «духов» нарастали, а наши возможности таяли…
«Через сутки стало понятно: подмоги не будет. Патроны практически у
всех уже закончились, и нас все сильнее стало охватывать чувство обреченности, предчувствия неминуемой страшной развязки. И вот тогда я,
наверное, впервые в жизни так явно, напрямую, взмолился к Богу: “Господи, сделай так, чтобы мы сумели вырваться живыми из этого ада! Если
останусь жив – построю Тебе храм!”
Тут же пришла мысль: надо решаться на прорыв, и как можно скорее. Мы,
офицеры, хорошо понимали, что эта отчаянная попытка вырваться безнадежна и, по сути, безумна, тем более с такими “вояками-срочниками”,
совсем еще детьми. Максимум, на что мы надеялись, – так это на то, что,
может, хоть кому-то удастся прорваться и остаться в живых. Может, потом
хоть расскажут о нас…
Все приготовились к этому броску в вечность. Вокруг нас враг непрестанно голосил свои заклинания: “Аллах акбар!”, давя на психику и пытаясь
парализовать волю.
И тут мы как-то разом решили, что будем кричать наше русское: “Христос
Воскресе!” Это было странное, подсказанное извне решение. Не секрет,
что во всех крайних, предельных ситуациях войны мы обычно орали диким, яростным матом. А тут вдруг совсем противоположное – святое:
“Христос Воскресе!” И эти удивительные слова, едва мы их произнесли,
неожиданно лишили нас страха. Мы вдруг почувствовали такую внутреннюю силу, такую свободу, что все сомнения улетучились. С этими словами, закричав, что есть мочи, мы бросились в прорыв, и началась страшная
рукопашная схватка. Выстрелов не было. Лишь звуки страшных ударов и
хруст, боевые выкрики, брызги крови, предсмертные хрипы и стоны заколотых и задушенных “духов”.
В результате мы все прорвались. Все до единого! Да, мы все были ранены,
многие серьезно, кое-кто и тяжело. Но все были живы. Все потом попали в
госпитали, но все и поправились. И я точно знаю, что если бы пошли на
прорыв с нашим традиционным матерным криком – не прорвались бы,
все бы там полегли.
Я стал священником и сейчас строю храм,
работаю там же, в войсках. И теперь хорошо понимаю, что от слова, наполненного силой Божией, больше противника
поляжет, чем от пули снайперской. И еще,
что самое главное: тем же словом Божиим я теперь больше людей спасти смогу...»
Так почему же столь прилипчиво матерное слово и почему так трудно
бывает отказаться от него? Что за сила живет в этих грязных словах? Откуда она черпается, где истоки той черной энергетики, воздействие которой ясно чувствует как сам матерящийся, так и объект его матерных поношений?

Епископ Митрофан (Баданин). – СанктПетербург – Мурманск
Движение "Россияне за чистоту русского языка".