Рассуждение ОБ ОТРАВЛЕНИИ ИДЕАЛОМ, другой реальности, как излечиться, о юношестве, мечтах.

Все наверно помнят строки 8 главы произведения "Евгений Онегин": "В те дни, когда в садах Лицея я безмятежно расцветал, читал охотно Апулея, а Цицерона не читал, в те дни, в таинственных долинах, весной, при кликах лебединых, близ вод, сиявших в тишине, являться Муза стала мне. Моя студенческая келья вдруг озарилась: Муза в ней открыла пир младых затей, воспела детские веселья, и славу нашей старины, и сердца трепетные сны". Но это написано примерно за десять лет до смерти Пушкина, а по прошествии многих лет он вернулся к тем же самым годам и написал стихотворение менее известное чем Евгений Онегин, но в чем-то не менее прекрасное, а может быть и более. "В начале жизни школу помню я; там нас, детей беспечных, было много; неровная и резвая семья; смиренная, одетая убого, но видом величавая жена над школою надзор хранила строго. Толпою нашею окружена, приятным, сладким голосом, бывало, м младенцами беседует она. Её чела я помню покрывало и очи светлые, как небеса. Но я вникал в её беседы мало. Меня смущала строгая краса её чела, спокойных уст и взоров, и полные святыни словеса. Дичась её советов и укоров, я про себя превратно толковал понятный смысл правдивых разговоров. И часто я украдкой убегал в великолепный мрак чужого сада, под свод искусственных порфирных скал. Там нежила меня теней прохлада; я предавал мечтам свой юный ум, и праздность была мне отрада любил я светлых вод и листьев шум, и белые в тени дерев кумиры, и в ликах их печать недвижных дум. Всё – мраморные циркули и лиры, мечи и свитки в мраморных руках, на главах лавры, на плечах порфиры всё наводило сладкий некий страх мне на сердце; и слёзы вдохновенья, при виде их рождались на глазах. Другие два чудесные творенья влекли меня волшебной красотой: то были двух бесов изображенья. Один (Дельфийский идол) лик младой – был гневен, полон гордости ужасной, и весь дышал он силой неземной. Другой женообразный, сладострастный, сомнительный и лживый идеал – волшебный демон – лживый, но прекрасный. Пред ними сам себя я забывал; в груди младое сердце билось – холод бежал по мне и кудри подымал. Безвестных наслаждений тёмный холод меня терзал. Уныние и лен меня сковали – тщетно был я молод. Средь отроков я молча целый день бродил угрюмый – все кумиры сада на душу мне свою бросали тень. Первоначальное начало стихотворения: тенистый сад и школу помню я, где маленьких детей нас было много, как на гряде одной цветов семья.
Росли неровно – и за нами строго жена смотрела. Память уж моя истёрлась, обветшалая…… убого, но лик и взоры дивной той жены в душе глубоко напечатлены". Стихотворение малоизвестное, потому что мало популярное, из-за того, что давит современному читателю на некоторые больные мозоли. Женский образ с покрывалом на голове, совершенно ясно, что это образ пресвятой Богородицы. Это икона, которая была при входе в здание лицея. Трагедия его жизни, трагедия его таланта, трагедия его смерти во многом, это трагедия лживого, но прекрасного идеала, которым он был отравлен с юности, да и не только он, все человечество. Значит нам надо от этой отравы освобождаться.