«Пусть этот призыв прозвучит не из моих уст. Пусть его не услышат, а увидят. Пусть он звучит с икон святых, с фотографий героев. Только тот, кто остался верен истине даже до смерти, только свидетель истины имеет право на этот призыв». Архимандрит Савва (Мажуко) еще раз объясняет читателям, как сделать тяжелейший выбор между хлебом и крестом.
Интернет хорош тем, что всегда есть возможность обратной связи. Ко дню памяти сорока мучеников я написал письмо «Хлеб или Крест», которое вызвало небольшие споры среди моих друзей и читателей. Были интересные комментарии к тексту письма на портале «Православие и мир», и у меня возникла потребность немного объясниться.

Мой маленький племянник помогал на огороде бабушке. Забавно, но с достоинством носил какие-то досочки, палочки, подносил грабельки, словом, помогал с той подлинной серьезностью, на которую способны только малыши.

– Бабушка, а я правда помогаю?

– Да, Тёмушка, ты настоящий помощник.

– А я правильно складываю?

– Правильно, Тёмушка.

– А я вот это хорошо сделал?

– Ты у меня молодец!

– Бабушка, а я хороший?

– Ты самый хороший мальчик на свете!

Ребенку очень нужно знать, что он все делает правильно. Важно знать, как правильно, что такое хорошо, как это – хорошо, как это – правильно. Но вот что я заметил: «правильно» как позитивная оценка как-то незаметно покинуло наш словарь. Теперь оно живет почти всегда только в детской речи, причем в речи очень маленьких детей.

Из наших оценочных суждений незаметно исчезло слово «правильный». И даже более, оно переместилось в разряд отрицательных оценок, если не порицательных.
«Правильный человек» звучит иронично. Поэтому мы охотнее говорим: «красиво», «полезно», «восхитительно», «оригинально», и очень редко «правильно». И в этом забвении правильного чувствуется какое-то идейное распутство.

Есть замечательный фильм венгерского режиссера Золтана Фабри «Пятая печать». Многослойная философская картина, о которой следовало бы говорить подробно и без спешки. Помяну лишь один из моментов.

Венгрия. 1944 год. Идет война. В городе звучат выстрелы и взрывы, проходят облавы, люди исчезают бесследно. В маленьком кабачке собирается компания друзей выпить по стаканчику запрещенного вина и поговорить по душам. Четверо друзей. Люди обычных профессий: часовщик, книготорговец, плотник, хозяин кабачка. Не гении и не святые. Один содержит любовницу, другой одержим наживой, третий человек малоинтересный и приземленный.

Четвертый – часовщик, любитель философских размышлений. В середине фильма зрителю сообщают, что этот философ-часовщик тайно на своей квартире собирает брошенных детей, чьи родители погибли, участвуя в Сопротивлении. Свою тайну он не доверяет даже друзьям. Но в этот уютный вечер, когда товарищи предаются неторопливой беседе, всех арестовывают и ведут в тюрьму. Там их ждет по-настоящему сатанинская пытка. Сначала их жестоко и бессмысленно бьют. Потом изысканно одетый и хорошо образованный мучитель с помощником ангельской внешности обещает отпустить друзей, если они дадут две пощечины приговоренному к смерти подпольщику, который растянут посреди камеры, словно висит на кресте. И вот эти «маленькие люди» ведут себя неожиданно и непредсказуемо.

Один из друзей, торговец книгами, бросается к приговоренному, но останавливается как вкопанный, не в силах ударить. Его уводят, он обречен. Подскакивает второй, но алчный и мелочный, как нам казалось, хозяин кабачка не дает ему бить и сам кидается с кулаками на тюремщиков. Его убивают. И лишь часовщик наносит эти две жуткие пощечины. Последние кадры фильма: часовщик выпущен на свободу, бредет по утреннему городу, который начинают бомбить. В глазах – отчаяние и пустота.

Сложная картина, не так ли? Подпольщик обречен, он все равно погибнет, его вот-вот расстреляют, он в беспамятстве. Часовщика ждут дома дети, которых, он знает, никто, кроме его и его помощницы, не накормит и не досмотрит. Часовщик полагает душу свою за детей. Его друзья, люди простые и неразвитые, кричали: «Так нельзя!» Они не могли объяснить, почему нельзя, не могли обосновать свою позицию. Им не хватало слов и философской сноровки. Однако они кожей чувствовали, что это не правильно.

Почему часовщик спасал чужих детей? Какое ему было дело? Потому что так – правильно, правильно жертвовать своим покоем и рисковать жизнью ради деток. И часовщик взял на себя этот подвиг. Он отдал бедным детям и свое время, и свои средства, зная, что рискует жизнью. Пощечины подпольщику – ради детей. Ради них он идет на настоящее кощунство, жертвует покоем своей совести, берет грех на душу. Он полагает, что выбрал меньшее из зол, буквально, положив душу за ближних.

Но бывают такие минуты, когда над человеком совершается суд правды, и на этом суде не работает этика меньшего зла. Ты или на стороне добра, или на стороне зла. Либо хлеб, либо Крест.
Этические задачи не имеют решения. Они и не предполагают ответ. Важен сам вопрос, сам вызов и проблема. Ее решение для меня однозначно, и пусть каждый сам ищет свой ответ: хлеб или Крест.

Крест – символ смирения Бога. На Кресте – Бог беззащитный и обездвиженный. Нагой Бог, Бог, позволивший сорвать с Себя все покровы. На Крест Господь идет добровольно, из любви к людям. Бог, пригвожденный к древу – символ христианства. Однако у нас мог быть и иной символ.

Когда сатана искушал Господа в пустыне, он показал ему все царства мира и их славу. Взамен он просил сущую безделицу: один поклон.
У Христа была возможность «легитимно» принять от сатаны власть над этим миром. Без «революции» Страстей, без крестных мук и издевательств, без ночи в гробовой пещере и путешествия в ад. Прояви смирение – поклонись сатане.

Ты ведь все равно останешься самим собой, ничего страшного не произойдет, это хорошее предложение. Главное – без крови и мук. Никто не пострадает. Осчастливь людей – стань их царем. Мирно. Цивилизованно. Чтобы ты мог спокойно наладить справедливое правление во всем мире, накормить людей, исцелить болезни, насадить истинную религию – бескровно, нетрудно, красиво. Мы же интеллигентные люди! А символом новой религии возьми, раз уж тебе так дорого смирение, возьми этот жест поклона перед неприятелем – очень динамичный символ, знак глубокого самопожертвования, добровольный и из любви к людям. Это настоящее человеколюбие. Положи душу за ближних. Прояви смирение. Откажись от Креста.

Поколению Гарри Поттера хорошо известны слова Дамблдора: «Каждому из нас надлежит сделать выбор между тем, что правильно, и тем, что просто». Сатана предлагал Христу простое решение. Не затратное. Мы знаем, что ответил Спаситель: «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи».

Когда тела сорока мучеников вынесли на берег и стали укладывать в телеги, чтобы везти на сожжение, один из страдальцев начал подавать признаки жизни. Он задышал. И его тело отдали матери – одной из многих матерей, которые стояли тут и видели мучения своих сыновей. Телеги тронулись, и вот мама своими руками потащила тело еще живого сына вслед за повозкой, чтобы он не отстал от своих соратников, чтобы их товарищество не разрушилось и по смерти. Он умер у нее на руках, и мучители забрали его тело.

Эпизод с матерью мученика смотрится изуверством, как и страдания святых Веры, Надежды, Любви и матери их Софии, как и страдания святых Маккавеев. По-разному можно относиться к этим историям. Но они – канонизированы. Канонизация святого – это церковный жест, указывающий, что правильно, как правильно, на кого нам равняться.

Мы сверяем свое понятие о правильном с жизнью святых мучеников, старцев, преподобных и наших современников – новомучеников российских, которые не искали подвигов, но жили безошибочным инстинктом правды, который не позволял им предавать правду.
Так они были воспитаны. Так были воспитаны и герои войны, и наши родители, и мы росли, слушая детский голос, который исповедовался за все поколение:

Я все смогу, я клятвы не нарушу,
Своим дыханьем землю обогрею.
Ты только прикажи – и я не струшу,
Товарищ Время,
Товарищ Время!

Такие тексты должны заканчиваться на высокой ноте призывом стоять за правду, быть верным истине.

Пусть этот призыв прозвучит не из моих уст.

Пусть его не услышат, а увидят.

Пусть он звучит с икон святых, с фотографий героев.

Только тот, кто остался верен истине даже до смерти, только свидетель истины имеет право на этот призыв.