Слово “страсть” звучит в нашей речи так часто потому, что имеет слишком много значений.
В бытовом, или обыденном понимании “страсть” – это сильное переживание, сопровождаемое обычно яркими эмоциональными проявлениями и бурными действиями. Кроме того, в обыденном сознании страсть как состояние человека имеет положительную окраску: часто страстью называют любовь, говорят о страсти к победе, о спортивных страстях.

Но “страсть” в христианской антропологии и аскетике имеет совершенно противоположный нравственный смысл, которым мы и будем руководствоваться. В христианском понимании слово “страсть” имеет несколько значений.
Страстью называется всякое страдание, как человеческое, так и богочеловеческое – страдание Иисуса Христа. Когда говорят о непорочных страстях Христовых, добровольно взятых на себя, подразумевают вполне конкретные вещи. Это, прежде всего, страсти естественные, которые следовали из человеческой природы Христа: голод, жажда, усталость, боль, смертные муки, и Его душевные страсти-страдания от избиения, заушения, предательства, распятия.

Второе значение слова – это страдание человека от глубокой неудовлетворенности, сильно переживаемой ненасытимой потребности, страха, паники, отчаяния, ревности – одним словом, “страстности”. Понимание страсти как страдания тоже, как видим, разнообразно.

Третье понимание страсти, которое используется древнехристианской антропологией – это страсти естественные, те, которые в современной психологии называют человеческими потребностями, естественными желаниями, как душевными, так и телесными. Такое понимание страстей естественных мы встречаем и у древних авторов, как например преп. Исаака Сирина: “Всякая страсть, служащая к пользе, дарована от Бога. И страсти телесные вложены в тело на пользу и возрастание ему; таковы же и страсти душевные”[1]. Также пишет и преп. Симеон Новый Богослов: “Страстей два рода: страсти естественные (телесные) и душевные. Естественные страсти непреложны, и человек порабощен ими по естественной необходимости, не самоохотою”[2]. Об этом же пишут Феофан-затворник, епископ Игнатий Брянчанинов, епископа Варнава в его “Искусстве святости”. И это понимание страсти как естественной потребности и желания человеческой души и человеческого тела сохраняется и на сегодняшний день.

Однако ни первое, ни второе, ни третье значение сегодня нас интересовать не будут. Мы переходим к четвертому значению понятия “страсти” как порока, как греховного навыка, как греховного влечения. Здесь следует отличать страсть и грех. Единичный греховный поступок как факт человеческого поведения нас тоже сейчас не интересует, потому что у него есть масса иных психологических причин.

Сегодня мы говорим о страсти как нравственном пороке, как устойчивом внутреннем человеческом влечении ко греху – страсти к предмету, страсти к человеку, страсти к какому-то особому состоянию. Разнообразие страстей так велико, что мы можем список из восьми главных страстей расширить до десятков и до сотен[3].

Итак, мы будем говорить о страсти как о порочном навыке, как об устойчивом стремлении человека к какому-либо постоянному своему поступку-греху. При этом мы рассматриваем человеческую страсть не только как грех, который он совершает против заповедей, но и как патологическое явление в человеческом поведении и человеческой душе, которое является болезнью души[4].

Одна из главных проблем в христианской антропологии страсти – происхождение страсти в человеке: присуща ли она человеку по природе или привнесёна кем-то или чем-то извне, заражая человека?

С первых веков христианской науки возобладало мнение о том, что человек создан бесстрастным – это учение общепринято. Тот же преп. Исаак Сирин пишет: “Ибо по природе душа бесстрастна”[5].

Точно таким же общепризнанным фактом является представление о том, что страстность присутствует в человеческой душе с самых первых моментов его бытия. Преп. Макарий Египетский писал: “Ибо есть какая-то сокровенная скверна и какая-то преизбыточествующая тьма страстей, чрез преступление Адамово привзошедшая во все человечество вопреки чистой природе человека, и сие-то потемняет и оскверняет вместе – и тело и душу”[6].

Все святые отцы утверждают: “Страстность в человеке происходит от первородного греха и от личных грехов каждого человека, и продолжается поколениями”. Стало быть связь между появлением страсти может быть установлена христианской антропологией только с греховным началом в человеке, а вовсе не с его природой как таковой. Человеческая природа по своему устройству первозданному была бесстрастна. Способность “заражаться” страстями вызвана в человеке его поврежденной природой. Мы все рождаемся со способностью принимать страсти и болеть ими. Неудивительно, что страсти оказываются в человеке еще до того, когда он становится способным осознавать свои грехи и каяться в них.

В таком понимании страсти нет места её одушевлению или одухотворению. Страсть не является существом, которое обладает собственной волей, активностью, силой, чтобы поработить человека. Для большинства православных мистиков и православных богословов ответ отрицательный. Страсти – это не духи, страсти – это духовно-психические явления, которые в душе человека появляются, существуют и исцеляются. Это производные человеческой души, но это не самостоятельные духовные твари, подобно бесам или демонам. Никто из отцов или учителей Церкви не называл страсти духами.

Теперь, когда мы выяснили, что страсть не есть часть человеческой природы, а страстность является “приобретением” человеческого бытия не от создания, а только после грехопадения человека, возникает естественный вопрос: откуда берутся страсти?

Вся христианская антропология признает, что причиной страстей является грех, и в то же время мы говорим о том, что в природе человеческой нет порочной страстности – нет ли здесь противоречия.

Мы говорили, что есть ещё одно понимание страсти – как природных естественных потребностей и желаний: страсть возникает на основе естественных человеческих потребностей или, по терминологии древних отцов, на естественных страстях. Стало быть, противоестественные страсти возникают на основе естественных страстей. Любое человеческое желание – естественное телесное или душевное, социальное или культурное – сам человек может превратить в страсть. Это очень хорошо известно человеку, вставшему на духовный путь своего совершенствования и своего развития. Владыка Антоний Сурожский говорит, что и само благочестие и саму веру можно довести до страсти. Примером тому является фанатизм, патологическое греховное состояние, основанное на благом, добром, даже на благодатном деле.

Как же происходит, что естественные движения в человеке превращаются в греховный навык? Как получается, что человеческое естество склонно превращаться в свою противоположность, в некое разрушительное и, безусловно, греховное, начало?

Есть несколько представлений о том, как это происходит. Соединяя богословский и психологический подходы, можно сказать, что представление о страсти есть представление об устоявшемся навыке или привычке, которые формируются в течение какого-то времени в результате внутренней работы. Страсть не является перед человеком, как некий демон, чтобы вселиться в него – она начинается с вещей вполне допустимых и естественных, как желание есть, пить. Осторожность и бдительность сначала превращаются в мнительность и страх, а затем в агрессию, сребролюбие и т.д. Таким образом, страсть начинается незаметно в естественных психологических механизмах нашей души. Безусловно, наша жизнь не может быть идеальной и свободной от греха. С детства человек окружен великим разнообразием греховных примеров. В значительной степени заражает нас грехом культура. Мы впитываем греховные навыки в семье – часто родители воспитывают в ребёнке самые извращённые формы осторожности и бдительности, и только приходится удивляться, что у ребёнка не воспиталось этого страха, хотя все было сделано для этого. Некоторые привычки, например, привычку много есть, много пить родители стараются развить до страстного состояния, до какого-то гипертрофированного функционирования, воспитывая детей на избытке питания и формируя в них привычку к изобильному, вкусному. Странно еще, что некоторые дети эту привычку в себе так и не воспитывают.

Таким образом, человек к моменту своей личностной зрелости оказывается наполненным великой массой разных греховных склонностей – еще не страстей, а только склонностей. Эти склонности превращаются в страсть исподволь, постепенно. У одного человека формируются одни страсти, у другого – другие. Один человек оказывается невосприимчивым к развитию этой страсти, а у другого она проявляется даже в отсутствии необходимой для ее возникновения питательной среды.

Здесь сказывается индивидуальность человеческой природы, личностная направленность человека, его свобода выбора. Конечно, мы сейчас не можем подробно рассмотреть этот механизм. Но очевидно, что естественное превращается в противоестественное, потребность превращается в страсть на греховном пути, через цепочку ложных установок, ложных взглядов, ложных правил, в том числе социальных, культурных и даже иногда моральных и нравственных. Я убежден, что наша общественная мораль формирует страстные привычки. Даже поиск правды и справедливости в человеке может быть доведён в человеке до страстного состояния, в том числе и клинического.

Итак, формирование страсти – это сложный механизм, который запускается исподволь, во-первых, на основе греха, во-вторых, на основе естества.

Рассмотрим с точки психологии то, что хорошо известно христианской аскетике. Схема развития страсти, которая была создана одновременно на Востоке Евагрием Понтийским, а на Западе — Иоанном Кассианом Римлянином, так же как и схема восьми страстей включает в себя семь этапов:

1-ый этап – “прилог”. Это ещё не грех, а некое возбуждение человека, которое неосознанно и, может быть, ещё незамечено. Исаак Сирин приводит такую аналогию, когда объясняет, что такое прилог: когда видишь на воде круги от упавшего туда камушка, вот это вот волнение от чего-то. Камушка не видно, каплю дождя не видно, а круги на воде от капли и камушка — видно. Вот таков прилог, или приражение. Это некое чувственное возбуждение, которое не привлекает внимания человека, не видящего причины этого возбуждения, тем не менее, это возбуждение уже начинает “работать” в душе. Здесь нет греха, но есть некоторое повреждение человеческого восприятия – ущербность по сравнению с восприятием святых, потому что святые замечали прилоги ещё до того, как они могли вызвать возбуждение в человеческой душе. Значит, человек позволяет прилогу возникнуть в силу немощи своего восприятия.

2-ой этап называется сочетание, или сосложение. На этом этапе это ощущение принимается человеком, т.е. оно допускается к внутренней психологической работе. Оно начинает действовать. Психологи назвали бы это процессом восприятия. Аскетика рассматривает этот этап как некий переломный момент: в неопытной душе сочетание ещё не получает своей нравственной оценки. Человек уже понял, что это, но ещё не знает, как к этому отнестись, ещё не ответил себе на вопрос: “Греховно ли это?”, если речь идёт об аскезе. Если для человек вопрос об аскетическом делании вообще не стоит, для него этот этап, также как и первый, проходит незаметно, не оставляя никаких следов борьбы.

3-ий этап в этой схеме называется соизволение. Здесь само слово указывает на прибавление волевого действия, здесь, как говорят подвижники, начинается разговор с помыслом. Обсуждение и сравнение – это уже когнитивная работа, в которой ошибка ума, или ошибка установки, или забвение заповеди, или просто духовная неопытность, или вообще отсутствие всяких каких бы то ни было ценностных структур в человеческой душе, естественно, гарантируют поражение человека. На этом этапе как раз включается полная мера ответственности человека за то, что в нём возникло: желание ли это, потребность или просто некое внешнее воздействие. Здесь уже наступает свобода и воля, здесь, естественно, наступает и ответственность. Стало быть, вот на этом этапе разумно говорить о греховном проигрыше или добродетельной победе.

4-й этап – это борьба. Она названа так потому, что именно на этой ступени человек уже точно знает нравственную характеристику помысла, который в нём возник. И здесь начинается, собственно говоря, борьба добра и зла, здесь происходит очень часто раздвоение в человеческом сознании: можно или нет, допустимо или недопустимо, должен или хочу, хочу или могу. Все виды вот этой борьбы, которые возникают на этой ступени, известны человеку с древних времён, являются достоянием его культуры и внутреннего развития.

5-й этап развития страсти – это навык. Навык возникает, когда человек совершает данный поступок уже не в первый раз, когда он не только привыкает к этому поступку, к этому греху. На этом этапе ослабевает борьба и происходит привыкание к совершению этого греха.

6 этап – пленение. Помысел, или уже новообразование в человеческой душе, лишает человека свободы. Человек оказывается под воздействием помысла. Он не свободен. Епископ Феофан Затворник пишет, что страсти – это, в основном, болезнь воли, и поэтому пленение есть пленение воли, ослабление воли, или её несвобода. Это состояние описано подвижниками в подобных терминах.

7 этап – собственно страсть. Что же это такое? Я не буду приводить здесь святоотеческие описания и классификации страстей, а позволю себе предложить некое определение, которое, на мой взгляд, просто констатирует положение вещей, хотя и в нём есть попытка объяснения. Однако это объяснение психологическое, не святоотеческое.

Страсти – это автономные психические комплексы, включающие в себя ментальные, эмоциональные, мотивационные, волевые и предметные структуры, способные доминировать в душе, определяя поведение человека и влияя на различные стороны душевной жизни, психическую структуру поведения человека.

Важно подчеркнуть, что страсть – автономна, и потому она крайне устойчива и долговременна. Человек как раз стремится к устойчивости, автономности. Со страстью трудно бороться, потому что она отделена в душе человека от его воли, от его ума, его желания – страсть как вещь в себе защищена от воздействия воли и ума.

Страсть разрушительна, потому что она замещает собою произвольное и свободное поведение человека. На месте естества возникает страстность, и это можно показать на громадном большинстве примеров, как человек вместо того, чтобы насытить, накормить своё тело, на самом деле угождает страсти, вместо того, чтобы дать ему отдохнуть, он спит гораздо более того, что ему нужно. По поводу сексуальной страсти и говорить не приходится: современная культура эротизирована и сексуализирована.

Таким образом, разрушительность страсти сказывается, прежде всего, в том, что она замещает собою естественные потребности человека и занимает их место. Страсть превращается не только в привычку – она становится чертою личности. Люди, не вставшие ещё на путь аскетической борьбы, глубоко убеждены, что это и есть черта их характера или свойство индивидуальной природы, тогда как на самом деле это, хоть и древнее, но, по отношению к человеческому естеству, – новообразование.

И последняя характеристика страсти. Она всегда вызывает страдания, потому что она либо ненасытна, либо агрессивна по отношению к человеку. Как страх, как неутолимая жажда, она заставляет человека страдать, вызывая тревогу и уныние, поражая эмоциональную сферу, как любая патология человеческой души.
ссылка