Воровать и жертвовать?
BY СЕРГЕЙ С. ON 07.12.2015

Человек совершил плохой поступок. Или даже несколько. Например, присвоил как-то приличную сумму государственных денег. А потом – пожертвовал средства на какое-то благое дело, на строительство храма, например, или больнице, или помог конкретному нуждающемуся человеку. Можно ли украсть ради благого дела?

Размышляет протоиерей Алексий Уминский, настоятель храма Живоначальной Троицы в Хохлах (Москва)
Такие случаи, когда на неправедно добытые средства строились храмы и монастыри существовали в нашей истории, существуют и будут существовать, ничего с этим не поделаешь. Вспомним рассказ о возникновении Оптиной пустыни: будто был такой разбойник Опта, который покаялся, и потом на все свои награбленные богатства построил монастырь.

Подобные благочестивые легенды, наверное, дают основания думать некоторым людям о том, что это может быть возможно и принято Богом. Но я бы хотел напомнить о древнем церковном каноне, в котором говорится, что деньги блудницы не могут быть жертвой на храм. По-моему, этим все сказано. Деньги, полученные грехом (не важно, блуд это или воровство, коррупция, грабеж, распиливание бюджета, откаты) не должны стать церковным пожертвованием. Так что не только грешить ради будущих добрых дел нельзя, но деньги, полученные в результате этих грехов, Церковь принимать не может.

К сожалению, порой священнослужители не отказываются от таких пожертвований из прагматических целей. Но это не отменяет существование канона.

Понятно, что если деньги тайно получены в церковную кружку, не определишь, от кого они. Но если священник точно знает, что ему приносит подношение человек, получивший средства, которые желает пожертвовать, нечистым, нечестным способом, он должен отказаться. Допустим, жертвуют на храм колокола, на которых написано что-то вроде «От братвы нашего города». Странно, если такое приношение будет принято…

Представим, что человек, наворовавший денег, потом строит приют для сирот. Может быть, он поступает и хорошо, но лучше от этого он точно не становится, ведь он тратит на благое дело не свои деньги. Все-таки лично для него лучше не воровать, честно зарабатывать, и вот уже от честно заработанного делать пожертвования. Потому что он украл те деньги, на которое государство могло бы построить больницу или тот же приют, купить лекарство для больных, оплатить жизненно необходимые операции.

Человек может себя бесконечно успокаивать добрыми делами, но суть причиненного им зла от этого не становится иной. Хорошо, конечно, что он не спустил эти деньги в казино, не купил себе еще одну яхту, а построил приют, сделал выбор в пользу детей. Но надо же понимать простые вещи, что эти деньги он взял не из воздуха, а украл у тех, кому они были предназначены, у своего народа, если речь о чиновнике, который «распиливает» бюджет. И все вещи здесь нужно называть своими именами.

Рассуждает иеромонах Макарий (Маркиш)
Вопрос о том, можно ли согрешив, украв деньги, пустить потом их на доброе дело – вопрос между человеком и Господом Богом. Вот когда человек придет на исповедь, принесет свой грех, он рассчитывает на священника, что тот даст ему епитимью и пастырский совет. А потом нужно разработать варианты.

Все это личное измерение, и общих указаний, как должно быть, не существует. После совета – разбор возможностей: что можно сделать, как поступить. Священник предлагает: «Вы украли, растратили, нужно, значит, вернуть». В ответ, например, слышит: «Это невозможно, средств всех уже нет, к тому же если я начну это дело, раскрутится уголовное дело, которое заденет многих людей, в том числе и невиновных». Да просто: «Я боюсь, я не хочу 15 лет провести в тюрьме. Но я хоть как-то хочу исправить грех. У меня остались еще деньги».

И священник может предложить пожертвовать их на благотворительность. Вот если священник заберет эти деньги лично себе, он станет соучастником преступления.

Если же человек заранее думает, что вот я сейчас сворую, а потом деньги на доброе дело пущу, – это абсурд, полное пренебрежение и издевательство над нравственными законами. Если у нас есть нравственные императивы, как следует поступать, как не следует, и их дает Господь, то нам не надо их чем-то заменять.

Другое дело, что если мы опомнились, постфактум можем просить Господа о помощи и надеяться на Его прощение. Возьмем пример Закхея – единственный крупный богач, который фигурирует в Евангелии, он говорит, что кого чем обидел, «воздам вчетверо» (Лк.19:8).

То есть не просто верну, и даже не втрое, как того требует закон, а вчетверо. Кроме того, «половину имения моего я отдам нищим» (Лк.19:8). И Спаситель говорит: «Ныне пришло спасение дому твоему» (Лк.19:9).

Вот, можно сказать, норматив поведения человека, виноватого в каких-то финансовых злоупотреблениях.

Но мы никогда не можем опускаться до самооправданий.

Как быть с помощью, полученной от неправедно нажитых средств? Если храм построен на такие средства? Рассуждая на эти темы, мы вновь берем на себя функцию Господа. Единственно, можно сказать, что в человеческой жизни, в истории, огромное количество людей, в том числе богатых и знатных, включая князей и императоров, было, так или иначе, замешано в разные неприятности. Они совершали грехи, а потом в рамках покаяния в этих грехах делали какие-то добрые дела, вносили пожертвования на монастыри.

Думать каждый раз, а вот на чьи деньги храм построен, – не очень правильно. Возьмем Ивана Грозного – фигура недобрая в истории, много крови на его руках. Тем не менее в какие-то минуты каким-то образом он пытался сделать что-то хорошее. Странно, если мы сегодня будем думать: «Нет, вот этот вот сосуд или тот потир подарил царь Иван Грозный такому-то монастырю, значит, его расплавить, а храм, который построен на его средства, надо разрушить». Можно вспомнить об этом человеке и помолиться о нем.

Главный пункт здесь – ни в коем случае нельзя уравнивать себя с Богом. Когда мы спрашиваем, как относиться к тому или иному человеку, не надо тут же привлекать божественный авторитет. Как Бог относится к этому человеку, видит его – это дело Господа. Я человек, живущий здесь и сейчас, и мое отношение к окружающим строится исходя из моего нынешнего состояния, из того, что я знаю как христианин, из тех нравственных устоев, которые мне вручены Церковью.

Это существенный принцип, который действует всегда, тем более в таком непростом вопросе.

Дальше – идет индивидуальный подход. Мы смотрим на человека, на текущую обстановку, а не на какие-то абстрактные формулировки. Судья, который кого-то судит, наоборот, должен обращать внимание только на обстоятельства конкретного дела. В каких отношениях он с подсудимым, друг он ему или нет, знаком с ним или нет – не должно касаться судебного процесса. Приговор судья выносит согласно букве закона.

Но вопрос не о судье, а о нас, простых людях. И мы не должны ставить себя в положение уголовного и даже гражданского судьи. Это получается второй пункт.

То есть человек делает ограничительные шаги: я – не Бог и я – не судья.

Когда мы это отсечем, нам становится гораздо легче. Представим ситуацию: приходит, например, к настоятелю человек и делает пожертвование на храм. А настоятелю говорят: «Этот человек, между прочим, отсидел за воровство» или просто сообщают, что он был «нечист на руку». Что делать настоятелю? Если человек приходит и хочет быть христианином, внести пожертвование, почему настоятель должен ориентироваться не на его поступок, а на то, что про него говорят?

Другое дело, когда ему доподлинно известно, что человек в данный момент под следствием и явно хочет отмыть какие-то деньги, то если настоятель будет участвовать в его противозаконных действиях, он станет соучастником.

Если у настоятеля нет ясных свидетельств, что те средства, которые человек предлагает ему для пожертвований, связаны с криминальной процедурой, как можно делать какие-то выводы? Настоятель должен принять эти средства. Перед ним – человек, неизвестно, хороший или плохой, хочется надеяться, что хороший. Если у него есть какие-то грехи, пусть в них кается, если хочет делать что-то доброе, пусть делает.

То есть получается третий шаг. Сначала понимание – я не Бог, я не судья; а третье – я вижу перед собой человека и пытаюсь оказать ему содействие в его добром деле.

Если, допустим, человек думает, что вот он сделает доброе дело, и тем самым ему «спишутся грехи», я могу объяснить ему что-то по этому поводу. Но решать, что раз так, доброе дело делать ему не надо, – я не вправе. Я не могу ни выносить обвинительного приговора, ни миловать. Это не мое право. Потому что это все – личное отношение человека с Богом, мы не знаем, что там внутри у человека.

Допустим, существуют обоснованные подозрения, что некто имеет криминальное прошлое. Дальше он участвовал в каком-то добром благотворительном деле. Какой при этом спрос с меня?

Священнику говорят: «К вам пришел человек, который раньше был бандитом» или «был коммунистом». Допустим, и что дальше? Что вы предлагаете, чтобы я его выгнал? Или стал прилюдно обличать и обвинять?! Толку от этих предложений не будет. Вот если он пришел на исповедь, мы с ним на эту тему поговорим.

Может быть, я использую свои знания, полученные со стороны о его каком-то недобром прошлом человека, и попробую направить его к покаянию. Вот это и будет польза делу. А все остальное, увеличение злобы, – точно не нужно. Здесь мы как раз сталкиваемся с заповедью «не судите, да не судимы будете» (Мф. 7:1).

Я не судья и тем более – не Бог, и мое осуждение, мое нагнетание злобы против кого бы то ни было не принесет никакой пользы.