Молитвенники за нас

В субботу, 28 июля – год со дня преставления ко Господу протоиерея Геннадия Нефедова, настоятеля храма Богоявления Господня бывшего Богоявленского монастыря, благочинного храмов Иверского благочиния Москвы.

Монах Севастиан, насельник Спасо-Преображенского Соловецкого ставропигиального мужского монастыря:

– Лет за пять до Крещения, в начале 1980-х годов, будущая моя крестная Вера Горохова привела меня в Леоново, где в храме Ризоположения тогда служил отец Геннадий. Я ничего в ту пору в религии не смыслил, может быть, и веры у меня как таковой еще не было. Но батюшку я там уже увидел… увидал его лицо… И про себя отметил, что таких светлых небесно-голубых глаз, глядящих на тебя с каким-то умиротворяющим спокойным бесстрастием, я не встречал еще ни у одного человека.

Нас познакомили позже, в 1984 году, на освящении квартиры наших друзей – супружеской пары Виктора Леглера и Наташи Богдановой. Они жили в Ясенево. И несколько раз мне звонили: «Приходи на освящение квартиры, познакомим тебя с отцом Геннадием». А я робел: интуиция подсказывала, что просто знакомством общение с таким батюшкой скорее всего не закончится…

Но все-таки пришел, и за стол после освящения нас посадили рядом.

Во время трапезы отец Геннадий вдруг говорит:

– Может быть, нам Володя (мое имя до пострига) что-нибудь расскажет?

– Да мне рассказать-то, собственно, нечего людям церковным… Разве что могу передать о том, что слышал или читал.

– Ну, расскажите!

– Лет десять назад я услыхал о старце Таврионе (Батозском) как о священнике, который тогда, в 1970-е годы, чуть ли ни единственный проповедовал с церковного амвона Господа Иисуса Христа так, как будто в стране вовсе не бушевало безбожие. Летом 1978 года я поехал к нему в Латвию, где в Преображенской пустыньке под Елгавой он настоятельствовал уже второй десяток лет. Но мне пришлось его только провожать. В ночь накануне моего приезда он умер. На прощание со старцем собралось несколько сотен человек. Говорили, что за спиной у него было 27 лет тюрем и лагерей и что он в тех условиях ни на день не прекращал свою священническую службу. Меня тогда потрясло: вот я добрался до форпоста веры, а в полку христиан убыло…

Батюшка немного помолчал, а потом говорит:

– Я тоже расскажу одну повесть, про то, как хорошо верить в простоте.

И рассказал историю, которую я только годы спустя нашел в тоненькой книжке про старца Свято-Троицкой Сергиевой Лавры схиархимандрита Захарию, а тогда впервые услышал ее из уст отца Геннадия.

Один деревенский простец пришел в храм, ничего толком не понимая, и услышал в проповеди, что надо идти за Христом, взяв свой крест. Оставшись после службы, он спросил у батюшки: «Как это?» «А очень просто: возьми крест и иди прямо», – ответил тот. Вопрошавший понял это буквально: вытесал себе крест, взвалил на плечи, потом дошел до своего храма, обогнул его и пошел прямо, куда вела дорога. Через какое-то время дорога привела его к монастырю. Привратник доложил о нем игумену. Тому, когда он выслушал пришедшего, пришлась по сердцу его удивительная простота, и он сказал: «Оставайся у нас, будешь храм сторожить».

Стали его оставлять в церкви на ночные дежурства. Вскоре заметили, что он хлеб приворовывает. Как-то раз кто-то из братии, проходя ночью мимо храма, прислушался и услышал, что этот новоприбывший с кем-то там разговаривает. Заглянул в окно: никого… Странно…

Стали за ним присматривать. Вызвал его в итоге игумен и говорит: «Рассказывай, мы все равно все про тебя знаем. С кем ты там ночью разговариваешь?»

«Батюшка, я на вторую ночь увидел, что вверху, над иконами – человек, я ему и говорю: “Ты что там делаешь? Небось, есть хочешь? Спускайся вниз”. Он спустился. Я половину хлеба ему дал. Он мне столько интересных историй рассказал! На следующую ночь я уже взял для него вторую порцию хлеба…» – «И что? Он этот хлеб брал и действительно ел?!» – «Да, батюшка, мы с ним вот так ужинали вместе. Он сказал, что скоро заберет меня к себе».

«Вот тебе еще хлеба, – говорит ему игумен, – попроси у Него: пусть Он и меня заберет!»

И что же… по прошествии нескольких дней умер простец, а через неделю – и игумен.

Отец Геннадий рассказал эту историю просто, без каких-либо выводов или назиданий, и дальше разговор перешел к обычным жизненным темам. А я больше уже ничего не слышал. Меня до основания потрясла эта история и сам рассказчик: он сумел затронуть внутри меня то, чем я никогда ни с кем не делился. «Вот это священник! Кажется, Господь сразу, без долгих поисков, привел меня к человеку, которому я могу поведать все свои до сих пор неразрешимые внутренние проблемы». Со мной, наверное, тогда произошло нечто подобное евангельскому эпизоду, когда Господь сказал Нафанаилу: «Я видел тебя под смоковницею» (ср.: Ин. 1: 48).

Когда мы прощались, батюшка, уже стоя на пороге, благословил меня и сказал:

– Если будет возможность и желание, приходите к нам в Богородское.

Сам я тогда как-то сразу услышал, что стояло за этим простым «приходите».

На этом мы расстались.

Но Богородское в моей жизни было потом. Несокрушенная калёная самость не хотела так быстро «сдаваться», подклонять свою выю под легкое иго Христово (ср.: Мф. 11: 30).

Но в то же лето в верховьях Волги, под Ржевом, я попал в катастрофу – в эпицентр урагана и чудом остался жив. Стихия обрушилась внезапно, после полнейшей тишины в природе (как это обычно бывает). Поваленным большим деревом до самого пола проломило крышу машины, в которой я открыл дверцу, чтобы убрать на сиденье рюкзак. Это были ураганы 1984 года. Они прошли тогда по нескольким центральным областям, причинив немалый ущерб.

До этого я всё откладывал Таинство Крещения, хотя в бытии Божием не сомневался уже лет, наверное, восемь, читал толкования Священного Писания, пытался поститься и даже приходил на Пасхальную службу. Ум всё церковное принимал, но самостийная волюшка не готова была поставить точку на греховной жизни – раз и навсегда.

А тогда, в поваленном грозой лесу, посреди ливня и града, я почувствовал, что это уже было «знамение свыше». Оно последовало вскоре после того ненавязчивого слова отца Геннадия: «Приходите».

Всё сошлось. Откладывать дальше Крещение было бы уже безумием и непростительным испытанием долготерпения Божия.

В Богородское я пришел 1 сентября 1984 года – как в первый класс.

Батюшка вышел после службы из алтаря, стал благословлять всех, кто его дожидался. Когда очередь дошла до меня, то вместо «Благословите» из груди вырвалось глухое рыдание… Накопленное (за целые годы) напряжение «прорвалось наружу».

Отец Геннадий отвел меня в сторонку и спокойно так говорит:

– Нет-нет, так не надо, это у нас не принято. Лучше: Господи, помилуй! Господи, помилуй…

И меня как-то сразу отпустил этот спазм.

– Я слышал, у вас катастрофа случилась? – спросил очень просто батюшка. – А ведь я вас звал… можно было избежать…

Он действительно мне тогда передавал через знакомых: пусть, мол, придет, побеседуем. А я все откладывал.

– Я тогда еще не был готов разговаривать со священником, – отвечаю ему.

– А, ну, это я понимаю… Та-ак… надо теперь уже начинать молиться.

– Я не умею молиться и даже представления не имею, как это для меня возможно – обратиться к Богу.

– А тут и не надо каких-то особых представлений. Вы ведь верите, что Бог есть?

(Он так веско это сказал, выделив слово «есть».)

– Верю.

– Ну вот. Это – главное. У вас есть дома Псалтирь?

– Нет.

– Надо купить Молитвослов с Псалтирью. Иконочка есть какая-нибудь дома?

– Есть. Усекновение главы Иоанна Предтечи. Глава на блюде.

– Вот и хорошо. Поставьте перед собой икону, открывайте Псалтирь и начинайте читать. Бог присутствует повсюду и вас слышит. Слышит, что у вас на сердце.

– А какой псалом читать? (Я знал, что их 150.)

Разговаривая, батюшка каждый раз на несколько секунд задумывался… я понимал, что он молится, прежде чем ответить
В этом диалоге батюшка каждый раз на несколько секунд задумывался… я понимал, что он молится, прежде чем ответить.

– Не так важно: какой откроется, тот и читайте.

Вот так у нас с отцом Геннадием и прошло первое «занятие по ликвидации молитвенной безграмотности».

Вскоре Вера Горохова (будущая крестная) принесла мне Псалтирь.

Начало было положено не совсем обычным образом (не с 1-го псалма «Блажен муж…»). У меня сестра – филолог. Она еще в школе просвещала мою тьму сонетами Шекспира. Любимый сонет был 90-й: «Уж если ты разлюбишь, так – теперь…» И вот, по такой литературной ассоциации, у меня сразу открылся псалом «Живый в помощи Вышняго…» Я потом быстро выучил его наизусть (еще в неведении о его особенном месте во всей Псалтири).

В конце того первого нашего разговора в храме батюшка сказал:

– Приходите, будем с вами беседовать. Поговорим о Символе веры.

– А когда?

– Да хоть каждую субботу.

Вот так отец Геннадий положил начало общецерковному образованию кающегося грешника.

В первый же наш обстоятельный разговор в его маленьком кабинетике батюшка столько мне всего открыл про меня самого, что я не переставал удивляться: каким образом он так точно попадает в цель! Он говорил абстрактно, но я чувствовал, как буквально каждое его слово проникает «до разделения души и духа, составов и мозгов» (Евр. 4: 12).

По временам у меня возникал протест, хотелось начать возражать. Батюшка это видел, но спокойно и размеренно продолжал говорить дальше. У меня в памяти осталось всего несколько его фраз – ими этот хирург совершил самые существенные надрезы и отсечения, врачуя мою душу. Больше он никогда не возобновлял такого рода собеседований, в некотором смысле страшных для неподготовленного человека. Тем более что операции на душе, в отличие от тех, которыми полосуют тело, проводятся принципиально без какого-либо наркоза.

В нашу первую беседу батюшка раскрыл перед моим внутренним взором всю мою подноготную и сразу набросал траекторию пути: как дальше жить. Действительно, по его советам все в жизни стало выстраиваться совершенно иным, надлежащим образом.

Я сначала сокрушался, почему я не законспектировал тот разговор, но, может быть, этого и не надо было делать, так как его слово работало в самой моей жизни.

Он мне тогда, после первого нашего разговора с глазу на глаз, сказал:

– С Крещением спешить не будем. Вот наступит Рождественский пост – попостимся, помолимся и в конце поста, Бог даст, покрестимся.

Был уже даже намечен конкретный день в конце декабря, но когда он наступил… Крещение отложилось. Так было еще несколько раз: то батюшка заболел, то оказывался сильно занят. В конце концов с третьей попытки 1 января 1985 года Таинство состоялось. Промыслом Божиим было мне предназначено покреститься в день памяти мученика Вонифатия. Я это понял, когда потом прочитал его житие. С того времени каждый год 1 января у меня это день Причастия, а 31 декабря, соответственно, подготовка к нему. Это вместо застолий, которые ранее я проводил на Новый год с друзьями, не подозревая о том, память какого святого празднуется в этот следующий за новогодней ночью день.

Первые слова, которые батюшка сказал после завершения Таинства моим восприемникам – крестным Вере Гороховой и Володе Рубцову, были:

– Ну, что, дорогие родители, в нашем полку прибыло.

Потом я вновь в новом своем качестве пришел к отцу Геннадию в знакомый мне уже кабинетик, где мы ранее по субботам беседовали, и спросил:

– Батюшка, вот вы меня покрестили, а что теперь?

Он сразу понял, что вопрос был о внутреннем человеке:

– Первое, что необходимо приобрести, это чувство вины. (Делает долгую паузу.) Второе: душа должна прийти к раскаянию. (Опять большая пауза.) Но это еще не всё. Пока мы остаемся в теле, надо успеть стяжать по-ка-я-ни-е (сказал именно вот так, по слогам).

С тех пор прошло 33 года… из них 23 – в монастыре. Но эти три таинственных слова по-прежнему остаются на слуху.

А сколько всего назидательного, жизненно необходимого, сколько драгоценных ростков духовной мудрости и истинного практического богословия всеял батюшка в умы и сердца всех нас, его духовных чад! Если бы писать о том подробно, то, думаю, и всему интернету не вместить бы написанного.

Вот уже год прошел после временной нашей разлуки.

Молитвенная память неизбывна и неослабна.

Часто вспоминаются слова, которые батюшка любил повторять: ЖИЗНЬ ЖИТЕЛЬСТВУЕТ.

Алексей Ососков, духовное чадо отца Геннадия Нефедова:

– 27 февраля 1990 года завершился мой путь к крещальной купели. Крестились мы «всем домом» – вместе с супругой и двухлетним сыном Матвеем. Этому предшествовало несколько бесед с отцом Геннадием в храме Преображения Господня в Богородском.

Я хорошо помню первую нашу встречу. Я искал дорогу к храму и все пытался изжить устойчивую ассоциацию, связывавшую эту местность с резиновыми галошами производства фабрики «Красный богатырь». Храма я никогда не замечал, а ведь он был там, по меркам моего возраста, всегда.

Когда я оказался в церковной ограде, все посторонние мысли сами собой испарились. Деревянный храм был уютен. Меня подвел к отцу Геннадию мой институтский товарищ, с которым мы делили философские (и не только) досуги и вели разные серьезные разговоры, на которые я больше ни с кем не отваживался.

Юношеские поиски пути в этот день закончились.

Личность дорогого батюшки производила на всех, кто встречался с ним, неизгладимое впечатление. Прямой взгляд его светло-голубых глаз проникал в глубины сердца собеседника, говорю это без преувеличения.
В том самом первом нашем разговоре, как понимаю, я не был оригинален и по-интеллигентски лепетал, что, вот, я читаю Евангелие и верю в Спасителя, но не готов еще вполне погрузиться в церковную жизнь, не понимаю смысла службы и Таинств, и давайте я пока еще похожу, посмотрю, послушаю, усвою… и тогда уже приду креститься. А с его стороны прозвучал простой и убедительный ответ:

– «Если зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода» (Ин. 12: 24). Если мы свою веру будем держать при себе, как пшеничное зерно лежит в мешке на полке, то с нашим сердцем ничего не произойдет. А если мы зерно веры погрузим в почву церковную, удобренную, то оно прорастет и под действием благодати Божией принесет много плода: радость сердца, любовь…

Я не помню, какие плоды он мне еще обещал, но я тут же ему поверил, потому что слово его было со властию (ср.: Мф. 7: 29).

Перед ответом на мои вопрошания он поднял глаза куда-то поверх моей головы и после небольшой паузы начал говорить – медленно, раздельно, как бы подбирая слова. Точнее, вслушиваясь в ответы, которые он получал оттуда.

Это ощущение молитвенной сосредоточенности и весомости слов подкреплялось сердечным движением в ответ на них, чувством тихой радости и изумления: «Как я этого раньше не понимал!»

«Надо постепенно вводить в свою жизнь элементы святости», – запомнил я дословно, настолько странно и дерзко для меня это прозвучало.

Отец Геннадий говорил, а я боялся посмотреть ему в глаза и, слушая его слова, разглядывал его руки и узенький цветной поясок, вышитый зелеными крестами, которым батюшка был подпоясан поверх светлого льняного подрясника. «Вроде женат, а кольца не носит. Странно!» – подумалось мне. Как много мне еще предстояло понять!

Мы беседовали в южном приделе. Откуда-то справа и сбоку светило солнце, деревянные доски поскрипывали под ногами, иконы горели золотом, я иногда ощущал сладкий аромат улегшегося после службы кадильного дыма и нагретого воска. Сердце говорило, что я нашел, что искал и кого искал, – он-то и поможет Христу меня, как ту заблудшую овечку, найти.

После той первой встречи было еще несколько бесед с отцом Геннадием, уже вместе с супругой, которая в то время была очень далека от веры и вначале, только следуя моим уговорам, согласилась съездить в Богородское. Но обаянию отца Геннадия она поддалась быстро, и спустя несколько месяцев мы всем домом крестились.

По ходу подготовки к Крещению я через книгообмен выменял (кажется, на пару томов «Библиотеки приключений») сборник «Византийские легенды» из серии «Литературные памятники», который для советского времени был изданием совершенно уникальным и для многих стал вехой в их духовной биографии. Чтение житий, собранных в этой книге, произвело во мне настоящий переворот.
Я внимательно читал житие преподобного Алексия, человека Божия, примерял на себя и ужасался. Я был уверен, что именно этот святой станет моим небесным покровителем в Крещении, так как день памяти святого был наиболее близок ко дню моего рождения.

Однако в самый день Крещения отец Геннадий вручил меня заступничеству святителя Алексия Московского, что было для меня полной неожиданностью и даже расстройством – настолько я проникся житием преподобного Алексия, а про святителя не знал вообще ничего. Заметив, как я разочарован таким поворотом событий, отец Геннадий объяснил:

– Зачем тебе греческий святой, если у нас есть столь славный свой, российский?

Таким вот образом я получил первый серьезный урок христианского смирения – и патриотизма в то же время. Как же был прав батюшка!

Мы в лучшем случае могли что-то просчитать на шаг вперед, а отец Геннадий видел весь путь
Отец Геннадий потом еще не раз удивлял неожиданностью своих советов в самых разных жизненных ситуациях, в которых я просил его руководства и благословения. У меня был не один шанс убедиться в его прозорливости и глубокой житейской мудрости. Я уже знал на опыте: если преодолеть внутреннее сопротивление и поступить по слову батюшки, то впоследствии все выходит хотя и не так, как сам это видел и планировал, но зато удается сохранить что-то очень важное, что иначе было бы потеряно. Я в лучшем случае мог что-то просчитать на шаг вперед, а он видел весь путь. И это становилось явным спустя время.

По мере того, как истощался его телесный состав, все явственней проступала печать дара Духа Святаго на всем облике дорогого батюшки, и я очень сожалею, что так мало пользовался возможностью приобщиться к его опыту Небесной жизни.

Матушка Марина Нефедова, невестка отца Геннадия, его духовное чадо:

– Наше знакомство с отцом Геннадием произошло во время моего обучения в старших классах общеобразовательной школы. Он был директором нашей школы и вел у нас предмет «Духовно-нравственные традиции русского народа». Этот предмет отец Геннадий вел попеременно со своей супругой, Ксенией Анатольевной. Вместе они составляли единое целое: отец Геннадий на своих лекциях открывал красоту духовной жизни, а матушка – красоту и смыслы богослужения. Батюшка был человеком высокой духовной жизни и побуждал нас, совсем юных девочек и мальчиков, мыслить и думать о тех вещах, которые ранее нам были незнакомы, заставляя работать ум и сердце.

Батюшка учил прежде всего видеть цель. Цель жизни, любого дела, поступка, слова
Батюшка учил нас, что в жизни духовной мы должны обращать внимание не только на внешнюю сторону наших действий и поступков, сколько на внутренние мотивы, на то, какие чувства сопровождают эти действия. И еще батюшка учил нас прежде всего видеть цель. Цель жизни, любого дела, поступка, слова. Он старался привить нам ощущение живого присутствия Бога, привить способность всё делать правильно – ПРАВО, как он говорил, – даже в мелочах.

Отец Геннадий возгревал в нас искание духовной жизни. Особенно мне запомнился один урок. Он говорил про благодать. Положил себе правую руку на середину груди и сказал, что тут у нас маленькое «озерцо» и в нем благодать. С каждым участием в Таинствах, с каждой молитвой, с каждым добрым делом это озерцо увеличивается. Помню, как и мне захотелось после этого урока увеличить свое крохотное озерцо, и я стала усердно молиться, часто ходить в церковь, оставалась после служб на уборку храма. И вот как-то раз вечером, дома, помолившись и спокойно уснув, я вскоре вскочила от боли и ужаса: мне на середину груди, именно на то место, на которое показывал на уроке батюшка, упала рука – темная, омерзительная, с когтями. Мне сразу стало понятно, чья она, и ударила она именно по «озерцу». Сказать, что это было страшно для пятнадцатилетней девочки, – не сказать ничего. Такое было со мной впервые и совсем не походило на сон: это место потом еще несколько дней болело. Рассказать кому-то об этом было сложно. Первый раз в жизни я пошла на исповедь к батюшке. У меня уже был духовник, но я поняла, что с этим надо идти только к отцу Геннадию. Он спокойно выслушал, потом, продолжительно помолчав, спросил:

– Ты всё поняла? За «озерцом» следи.

Через год отец Геннадий стал моим духовником. Случилось это так. На моем приходе начались большие нестроения в связи с введением ИНН. В больших сомнениях я пришла к отцу Геннадию. Он дал послушать запись с обращением батюшки Иоанна (Крестьянкина) по этому вопросу, а потом долго беседовал со мной, говоря, что нам надлежит ждать Христа, а не антихриста. Я пришла с этой записью к своему тогдашнему духовнику, но действия на него это не возымело, тогда отец Геннадий сказал, что мне лучше уйти из этого прихода.

– Как же я одна? – очень испугалась тогда я и взмолилась: – Батюшка, вы меня возьмете?

И он ответил:

– Да.

Так батюшка стал моим духовником и наставником. Для меня началась новая жизнь на приходе храма Богоявления Господня в Китай-городе.

Трудно переоценить роль духовника в жизни верующего человека. Где и у кого найти ответы на многочисленные вопросы, получить добрый совет? Мы нуждаемся в опытном совете и руководстве, в живом авторитетном слове. Таким духовником и стал для меня батюшка. Он учил меня видеть волю Божию, рядом с ним я ощущала присутствие живого Бога.

Отец Геннадий очень любил богослужение, буквально жил им. Будучи настоятелем храма, благочинным церквей Китай-города, преподавателем МДАиС, ректором Регентско-певческой семинарии, неся огромную нагрузку, он неопустительно каждый вторник на протяжении многих лет служил молебны Божией Матери в Иверской часовне. А в Первую седмицу Великого поста и Страстную служил каждый день.

В нем жил дух искренней молитвы, и это влекло на его службы, приучало ценить богослужение
Отношение к богослужению у него было духовное, благоговейное, святое. В нем жил дух искренней молитвы, и это влекло на его службы, приучало ценить богослужение. Когда батюшка служил, в нем явно чувствовалось живое действие благодати Божией, он весь преображался, даже внешне. К концу жизни он уже с трудом поднимался на ступени храма – немощь сковывала движения и отнимала телесные силы, – но выходил он после службы с сияющим одухотворенным лицом.

Он очень любил Успенские молебны, которые учредил по примеру своего тестя отца Анатолия Правдолюбова, молебны с пением параклиса Божией Матери (в идеале всеми присутствующими) и чтением акафиста в честь Ее Пречестного Успения. Они служились (и сейчас служатся) по вечерам после вечернего уставного богослужения в течение Успенского поста в дни, когда не бывает всенощного бдения. По молебнам распределены специально составленные отцом Анатолием чтения жития Пресвятой Богородицы. Если человек ходит на все Успенские молебны, то он в этих чтениях «проживает» все важные события жизни Пречистой Владычицы – от Рождества до Ее чудесного воскрешения и взятия с телом на Небо. Умилительный канон «Многими содержим напастьми…» вместе с успенским акафистом и житием Пресвятой Девы напитывают душу и готовят ее к встрече великого праздника. Благодаря этим молебнам Успенский пост проходит осмысленно и сердечно.

Пока батюшка был в силах, он сам каждый день служил Успенский молебен и читал кусочек жития Божией Матери. Это были живые службы, после которых праздник Успения был как малая Пасха. На отпевании отца Геннадия мне вспоминались именно эти службы, была такая же тихая радость и в то же время ощущение величия момента перехода к Богу. Не скорбь, не боль утраты, не черные одежды и заплаканные лица, а радость рождения в новую жизнь, истинную жизнь.

Хочется отметить, что богослужение было ценностью и для всей его семьи. Матушка Ксения Анатольевна вела у нас занятия. Она учила нас понимать смысл богослужебных текстов, которые очень любила, объясняла устройство годового богослужебного круга. Любовь к службе она передала и своим детям, все они пели и читали за богослужением.
Только сейчас осознается, что каждая служба тогда была сокровищем. За эти годы мы привыкли, что батюшка каждый день с раннего утра находится в храме. Не припомню, чтобы он когда-нибудь отказал в исповеди или беседе. Это было очень счастливое время!

К отцу Геннадию всегда можно было попасть на исповедь. Помню, как после нескольких исповедей он сказал, что из списка грехов нужно взять один и постараться, чтобы к следующей исповеди его не было. Это было тяжело – подобно перекапыванию сильно намокшей земли после дождя: вставить лопату можешь, а поднять и перевернуть трудно. Приходилось снова и снова начинать все с начала. Батюшка не ругал, по-доброму улыбался и крепко сжимал руку в конце исповеди. Это придавало силы идти дальше.

Еще он благословил каждый день читать Евангелие – хотя бы по несколько строк, но каждый день. И когда у меня уже было много детей, он всегда напоминал, что каждодневное чтение Евангелия оставлять нельзя.

Время беззаботной юности переполняло сердце счастьем, мечты о далеком и прекрасном будущем витали в голове. Но батюшка учил жить не в мечтах, а сегодня, в данную минуту, уметь видеть рядом с собой нужды близких людей, следить за словами… Следить за словами оказалось самой трудной задачей. Это был тот возраст, когда думаешь, что от твоих слов кто-то или что-то изменится. Любая неправда воспринимается болезненно, и хочется спасти мир. А батюшка возвращал к своей душе: «Следи за собой, за своим миром в душе».

Всё, что он говорил, над чем заставлял работать, стало подготовкой к замужеству. Вот и сейчас помню, как на одной исповеди он учил меня возвращаться с учебы домой:

– Детонька, с какими мыслями ты подходишь к дому?

– Ну-у, повторяю предметы, планирую, как мне успеть сделать всё заданное…

– Неправильно. Подходя к дому, ты должна думать о своих близких, о том, чем ты их порадуешь, что скажешь, когда придешь…

Все его слова, сказанные мне с любовью и заботой, стали фундаментом для создания новой семьи – малой Церкви.

На брак с Иваном, его младшим сыном, он нас благословил после благословения отца Иоанна (Крестьянкина). Помню, как 15 января, в память преподобного Серафима Саровского, мы пришли после службы к отцу Геннадию для объявления намерений и назначения даты свадьбы. Мы думали всё устроить в июне, но батюшка, полистав календарь вперед и назад, назначил свадьбу на 3 мая.

– Ребятки, давайте в день моей священнической хиротонии, – сказал он.

Потом было благословение Патриарха Алексия II.

Перед торжеством батюшка часто встречался с нами и рассказывал, как его в свое время с матушкой Ксенией готовил к свадьбе отец Иоанн (Крестьянкин). Он живописал им, как до революции устраивали свадьбы в Орловской губернии, откуда сам батюшка Иоанн (Крестьянкин) был родом. И мы постарались сделать все так, как нам сказали.

До сих пор в моей памяти живут впечатления этого дня. Свадьба получилась настоящей «поповской»: мы специально назначили ее на понедельник, чтобы все наши родственники-священники с семьями смогли приехать и спокойно провести с нами весь день. И все приехали. Было много дорогих сердцу людей. Пасхальная радость пребывала в сердце, и она всех объединила. Батюшка был очень счастливым в этот день.

Свадебное застолье отец Геннадий вел сам, и вел замечательно: было радостно, весело, интересно, но принципиально без расхожих «тамадовских» штампов и глупых шуток. Хочется заметить, что батюшка был светлым, радостным человеком, но без смехотворства. Он никогда не рассказывал анекдотов; бывало, что шутил, но даже и это, хотя бы косвенно, было связано с духовной жизнью. Во всем и везде он хранил образ священника.

Наша свадьба прошла на одном дыхании. Было столько добрых пожеланий, столько теплых воспоминаний, что они до сих пор хранятся в памяти и согревают сердце.

Так, по неизреченной милости Божией, мой батюшка, мой любимый духовный отец и наставник стал моим свекром, моим папой.

Вскоре после нашей свадьбы начались батюшкины больницы. Он тяготился лечением, ему хотелось в храм. Это было время, когда болезнь уже начала забирать его силы, но он не сдавался, его дух был по-прежнему крепок.

Однажды, когда он лежал в Клинической больнице № 1 им. И.М. Сеченова, я попросилась к нему приехать. Он с огорчением сказал, что без специального пропуска не пустят. Я спросила:

– А если пустят, папа, вы будете рады?

Он сказал:

– Да-а, Марина.

Меня пустили. Мы пили чай, и он рассказывал о храме. Чувствовалось, что он сильно скучает по храму, хотя в больнице был только несколько дней. Потом батюшка предложил пойти погулять… Был теплый солнечный день, и мы бродили вокруг Новодевичьих прудов. Под плакучей ивой сели на лавку, и отец Геннадий долго рассказывал о своей жизни, вспоминая свое детство, детство своих детей, расспрашивал про наших. Именно тогда в какой-то момент он с болью сказал, что его оставила мама в том возрасте, в каком был мой Саша, его крестник, – шесть месяцев. Рассказал про дедушку и бабушку, как они его воспитывали, о том, как они вместе ездили по монастырям. Удивительно, что человек, который рос без родителей, смог создать такую большую и крепкую семью.