Трудности нас закаляют.
Терпеть не могу слово «кризис». Я родилась в Советском Союзе, пережила четырех генсеков, перестройку, ельцинские лихие 90-е, разброд и шатание начала 2000-х. Китайская мудрость гласит, что нет ничего страшнее, чем жить в эпоху перемен. Я так вам скажу, ребята: если вся твоя жизнь – эпоха перемен, значит, ты живешь в России, и тебе уже ничего не страшно.

Какими только словами не пополнялся мой лексикон за эти годы: перестройка, консенсус, кооператив, путч, ваучер, бартер, дефолт, референдум, приватизация, оптимизация и прочая «-ция», включая последнее новомодное «санкция». Какие такие санкции, товарищи? Да наша семья дивидендов от «Хопер-инвест» не дождалась, да мы макароны и сахар по талонам покупали, да мы в очереди за арбузами по три часа на жаре стояли! Во времена, когда школьникам продавали тетради по две штуки в руки, мы умудрялись несколько раз подойти к прилавку, выстояв по часу в очереди, с видом, что пришли сюда впервые. Нам с братом по 24 тетради надо было приобрести к школе, и мы упорствовали, пока бдительные торговки не гнали прочь. Мы сдавали с ним стеклянные бутылки, чтобы потом покататься на каруселях. Мы по большому блату доставали китайские дутые пуховики и сами варили джинсы! Джинсы! ВАРИЛИ! Что вы говорите – санкции?

Я хорошо помню тот день, когда папа сидел на диване, стоящем прямо у подъезда нашего многоквартирного дома, и слабо представлял, как он потащит его и еще два кресла на пятый этаж. Этот «мягкий уголок» (а мягким он был весьма условно) из какой-то прибалтийской республики он достал (а раньше все почему-то нужно было именно доставать) по большому блату, и сил хватило только на то, чтобы довезти его до подъезда. Дальше было уже неважно: счастья от приобретения дефицита было столько, что казалось: этот диван с креслами сам преодолеет пять лестничных пролетов. Нас никакими тяжестями не напугаешь, а вы про какие-то санкции глаголите.

Я помню стопки грампластинок, благодаря которым в доме поселялась музыка. Потом у нас появился диковинный музыкальный центр, который помимо пластинок мог воспроизводить даже аудиокассеты. Как он пел про «атас, и веселей рабочий класс»! «Атас!» – орали мы оголтелой ребятней и носились полуголые по двору, стреляя друг в друга при помощи ленточных пистонов и одуревая от запаха дыма. «Атас!» – лезли мы на строящиеся высотки и жевали битум вместо жвачки. «Атас!» – кричали пацаны, когда поджигали самодельную бомбочку из селитры, и разбегались в стороны. Мне в этой пацанской банде отводилась почетная роль – покупать много-много спичек и запретную селитру, поскольку продавцы верили только мне, маленькой худенькой девочке с большими глазками и розовыми бантами. Мальчишкам такое не продавали ни под каким видом… Как они взрывались! Как мы визжали! А вы мне про санкции… Нас детство бомбы научило делать.

А челка «карлсон», короткая юбка и тигровые лосины – разве это Верка Сердючка придумала? Вовсе нет: так ходили самые модные девчонки нашего двора. Лака для волос тогда уже не было, и упрямую челку мазали водой с разведенным в ней сахаром. Стояла так, что никакие ветра и ураганы ее гордый вид сбить не могли. В тушь, прежде чем нанести ее на ресницы, сначала надо было плюнуть, а бигуди для волос прокипятить. Да если мы сейчас все дружно достанем с чердаков те самые лосины, дольчики и нацепим ангорские кофты, а парней принарядим в малиновые пиджаки и брюки-паруса, начешем челки дыбом – любая вражеская армия попятится назад. Мы такую отрыжку моды пережили, что нам ваши санкции?

Моя старшая дочь меня однажды спросила: «Мама, а ты в детстве что больше любила – «Марс» или «Сникерс»?» Я больше любила хлеб с маслом, посыпанный сахаром, а если повезет – то даже помазанный вареньем. Дочери тогда показалось, что я из породы вымерших мамонтов, но это она просто не знает вкус настоящего лакомства. Когда прибежишь домой, а шуба вся в закатанных шариках снега, зажуешь этот бутерброд наспех, да обратно на улицу, на горку, хоть и стоят уже штаны колом, а варежки, болтающиеся на резинке, больше похожи на снежные комья. И не ощущали мы грусти без чупа-чупсов, шоколадок и прочей заморской снеди. Потому и не боимся мы ваших санкций, на блинах да сале еще никто с голоду не опух.

Зато вам, сидящим далеко за океаном политиканам, не понять, зачем мы складывали журавликов в память об умершей японской девочке Садако Сасаки, зачем ходили по домам и собирали подписи на картонных голубках «Мы за мир во всем мире!», помня о письме Саманты Смит. Почему плакали, когда узнали про Спитак, и посылали туда посылки всей школой. Не понять вам, как можно рыдать у экрана, глядя на портрет Листьева в черной рамочке. Не знаете вы, как сворачивается душа в каждом сентябре, когда вспоминаешь Беслан. Невдомек вам, что можно всей страной собрать деньги на помощь ушедшему под воду Дальнему Востоку, а при помощи простой эсэмэски за час собрать миллионы рублей на операцию больному ребенку. Потому и не помещается в вашем узком сознании – как мы умудряемся тоннами отправлять гуманитарные грузы в Украину, которую она сама же и разбомбила, возненавидев все русское.

Вот в этом и есть наша сила: трудности нас закаляют, сплачивают, укрепляют, а порой даже смешат. Мы живем с ними каждый день, даже не догадываясь, что это трудности. Мы привыкли к ним, это наша обыденность. Но именно мы, нищая, босая Россия, чутко отзываемся на чужое горе, отдаем последние рубахи нуждающимся, умея сопереживать даже тем, кто еще вчера плевал нам в спину. И никому не понять, как это все может уместиться в нас одновременно. А мы и сами не знаем. Так что вы там говорили про санкции?

Автор: Ольга Шинкевич
Из газеты Тарское Прииртышье./ №17 от 30 апреля 2015 года /