Долгая дорога к Богу

Беседа с офтальмологом профессором Владимиром Непомнящих

Николай Бульчук
О том, как ему открылась вера, о встречах с подвижниками – насельниками обителей в глухие безбожные годы, их уроках радости вспоминает офтальмолог, доктор медицинских наук, профессор Владимир Алексеевич Непомнящих. А еще мы говорим с ним об искушениях нынешнего времени, «наследии» 1990-х, нравственных болезнях современного человека – «простого» и облеченного властью, мирянина и церковного – и о том, что может помочь эти болезни преодолеть.

«Снится мне сон: иду по какому-то подземелью, со свечой в руках…»

– Владимир Алексеевич, расскажите, пожалуйста, как вы пришли к вере, к Богу, в Церковь.

– Перестройка и благодатные дни 1000-летия Крещения Руси застали меня в Тбилиси. Вообще, оглядываясь назад, думаю, что я в течение двух лет сознательно шел к Богу: приходя в храм, озирался, смотрел вокруг… Но чувствовал себя там всегда как слон в посудной лавке. Многие надо мной смеялись, но мне самому было не до смеха! Хотя, надо сказать, внутренне всегда испытывал там какое-то удивительное желание и стремление – даже непонятно к чему… Конечно, душа каждого человека стремится к хорошему, возвышенному, прекрасному, и Господь, наверное, призывает нас к Себе именно тогда, когда мы меньше всего сами этого ожидаем.

Обычно это бывает в переломные моменты жизни, когда настает период каких-то житейских трудностей, сложностей: тебе все кажется мрачным, кругом все плохо… И вот тут-то вера врывается в сердце и наполняет собой душу!

А мне как раз приснился однажды знаменательный сон. Хотя и не принято доверять снам, но расскажу его содержание. Будто иду я по какому-то подземелью со свечой в руках «в составе французской делегации»…

И что же вы думаете? Сон поистине оказался вещим! Не прошло и полгода после этого, как я попадаю в Киево-Печерскую Лавру (она только что открылась, люди получили благодатную возможность прикладываться к мощам святых угодников). Как-то рано-рано утром прихожу в Пещеры. Помню, присутствовал там тогда схимник, отец Иларион. Прикладывается он к каким-то мощам и говорит вдруг мне: «Это мой Небесный покровитель…» Я был, помню, просто потрясен тогда: какой «Небесный покровитель», если я вижу своими глазами простой гроб?.. Только потом, спустя какое-то время, я стал ближе к пониманию всей полноты Православия.
И вот выхожу я из Пещер, преисполненный каких-то особенных чувств, а со мной поднимается наверх один священник – схиархимандрит Серафим (много лет впоследствии он жил на Афоне, а потом стал известным старцем в Оренбурге, где и похоронен). И отец Иларион, показывая на меня, обратился к нему с такими словами: «Этот человек задает мне много вопросов, на которые я не могу ответить! Помогите ему, пожалуйста…» И схиархимандрит Серафим действительно очень ко мне тепло отнесся…
А пока мы с ним разговаривали, приходит вдруг представитель Московской Патриархии вместе с тремя французами и просит батюшку спуститься вниз и показать Пещеры. А отец Серафим говорит мне: «Пойдем с нами вместе!..»

И мы идем вместе: батюшка впереди, все нам рассказывает, а я – сзади со свечой, «в составе французской делегации»!

– Сразу же вспомнили свой сон?

– Вспомнил сразу же, конечно! Я был просто потрясен этим, потому что ведь «я был уже здесь», и именно в этом составе! Но это было только началом чудес, которые стали со мной происходить, хотя тогда я об этом еще не знал!

«Повсюду была, как преподобный Серафим Саровский говорил, “пасхальная радость”»

– Потом мы пошли вместе с батюшкой в келью, долго там разговаривали. В монастыре тогда был еще один выдающийся человек, как я узнал впоследствии, – схиигумен Агапит, который, как и отец Серафим, застал еще закрытие Киево-Печерской Лавры большевиками. В хрущевские времена эти монахи были одними из последних насельников обители, а потом – первыми после ее открытия.

Это была моя первая исповедь – и я чувствовал огромное счастье
Весь день мы провели в разговорах, беседах. Чуть позже состоялась моя неформальная исповедь… Вообще говоря, исповедь является огромным счастьем для православного христианина. Мы в течение часа или двух беседовали с отцом Агапитом обо всем: о себе, о своей жизни, о грехах своих. И это было совершенно естественно, ненасильственно, хотя я и не понимал тогда еще, что такое вообще грехи и т.д. Но батюшка так опытно руководил беседой, так деликатно касался разных тем, что это позволило ему совершить надо мной таинство генеральной исповеди, как я узнал впоследствии. Это таинство потом еще пару раз состоялось в моей жизни.

Поздно вечером вышел я из Лавры с подарками: с большим «Киевским» тортом, с иконами, книгами, акафистом неведомому мне тогда Пантелеимону целителю. Таково было мое знакомство с Киевской Лаврой.

И знаете, такой духовный подъем, такое воодушевление – они царили тогда повсюду. Я думаю, это было потому, что в храмы и монастыри приходили истинные подвижники, движимые духом проснувшейся от духовной спячки Руси. Это был очень радостный период жизни, потому что каждому человеку искренне радовались!

Ты приходишь в монастырь, где ты никого не знаешь – ни единой души – только святого, кому посвящен этот монастырь или этот храм, знаешь только о том, как подвизался тот или иной подвижник. Но сразу безошибочно ощущаешь радость, милосердие, желание как-то помочь тебе, выслушать тебя, накормить, успокоить…

Конечно, не было тогда ни роскошных помещений, ни обильных или изысканных застолий, но «чем богаты, тем и рады» – везде изобиловали простота и сердечность, которые все ощущали.

Перекидывая мостик уже к другим событиям, хочу вспомнить о человеке, с которым меня свела судьба, – о старце Николае с острова Залит. При этом, конечно же, вспоминаются и подвижники благочестия, которые подвизались в Псково-Печерском монастыре (об этом замечательно написал владыка Тихон в книге «Несвятые святые»). Мне еще и потому радостно читать эту книгу, что многие, о ком он пишет, мне были знакомы лично. Но сегодня это уже живая история. Это было счастье – общение с людьми, которые освещали нашу жизнь.
Много там было и совершенно неизвестных подвижников, которые всю жизнь подвизались в монастыре, несли какие-то трудные послушания, будучи при этом больны тяжелыми заболеваниями. Они мучились, страдали, но, когда приходили паломники, буквально расцветали.

Вспоминаю одного из таких подвижников – отца Варлаама. У него была очень некрасивая внешность, но при этом – очень красивая душа. С особенной радостью он относился к паломникам из Петербурга: когда они приезжали в монастырь, он буквально преображался. Вел их по пещерам, рассказывал обо всем с огромным воодушевлением!

Я обычно любил увязываться за ними, а он говорил мне: «Ну, отойди подальше, подальше…» И правильно это было, наверное: чтобы своим видом скучающего «знатока» я не помешал людям впервые услышать те или иные истории и получить первое впечатление от благодатных мест.

И так было тогда повсюду: куда бы из святых мест ты ни приезжал – повсюду была, как преподобный Серафим Саровский говорил, настоящая «пасхальная радость».

– Могу сказать, что наша беда, русских людей, – это «привыкание к святыне». От этого теряется чувство благоговения – а это беда, я сам могу засвидетельствовать.

В тот период, когда возрождался Серафимо-Дивеевский монастырь, я был в Алма-Ате. Из Алма-Аты раз в полгода приезжал в Троице-Сергиеву Лавру. И как же я готовился к этому радостному событию! Не передать словами, с каким благоговением припадал к мощам преподобного Сергия!

Но вот пришло наконец время моего переезда с «царских окраин» (я часто говорю, что всю жизнь скитаюсь «по царским окраинам», вообще не знаю Россию, посещаю ее только как турист, во время отпуска). В то время я встречался в Лавре с архимандритом Наумом, он мне так и ответил на мое желание переехать поближе к центру России: «Тикай оттуда!» Не хочу, конечно, никого смутить этими его словами: это касалось тогда только меня и означало, что пришло мне время переехать на Московскую

Приехал, устроился на месте, поначалу все было хорошо… Но потом вдруг ловлю себя на мысли: а сколько же раз я бываю теперь в Троице-Сергиевой Лавре? И был просто потрясен, когда, подумав, посчитал. Оказывается, из Алма-Аты я прилетал в Лавру чаще!.. И разница в чувствах при этом была огромная: когда я прилетал из Алма-Аты, то относился к Лавре с особым трепетом, как к святыне. А что стало сейчас? «Надо бы поехать в преподобному Сергию…» Но лень, неудобства, четыре часа туда, четыре – обратно… И я задумался: неужели мы мчимся к святым местам только тогда, когда нас буквально «ударило по голове»?! И ведь, по милости Божией, мы все равно потом возвращаемся в строй, снова имеем возможность идти по жизни! А где же наша благодарность? Почему мы не идем в храм, к святым угодникам, чтобы просто сказать от всего сердца: «Благодарю тебя, угодниче Христов, за то, что ты избавил меня от такой-то и такой-то беды…»?

Нас учили, что вера наша должна быть горячей, не теплохладной, искренней… Схимонахиня Иоанна, подвизавшаяся в 40-дневном монастыре, в Иерусалиме, на половине пути от Горы Искушения (до этого она подвизалась в Петербурге, а потом переехала туда, встречала там паломников), хорошо об этом сказала. Как-то она принимала нас с группой паломников, спускавшихся с Горы Искушений. Была страшная жара… И у меня появилось сомнение: неужели Господь Иисус Христос (как об этом говорится в Евангелии) 40 дней пребывал тут в таких условиях?! Уже позже я прочитал о том, что климат тут раньше был несколько иным: не таким жарким, как сейчас.

Когда наша группа пришла к матушке Иоанне, она достала из холодильника воду, мы пили ее стаканами и никак не могли утолить жажду. Она мне напомнила тогда преподобную Марию Египетскую: такой же я представлял себе эту святую – быстрой, с зорким взглядом, шустрой (несмотря на то, что она была уже в возрасте). Что-то меня тронуло, я подошел и говорю: «Матушка Иоанна, благословите меня!» Матушка благословила – и у меня вдруг подкосились ноги… От этого ее благословения я буквально онемел, смог только пройти три-четыре метра, сесть на скамеечку и потом приходил в себя. Вот какая сила благословения была у матушки! Сколько было вложено в него теплоты, любви и еще того, может быть, о чем я даже и не ведаю.

Помню, она нам всегда говорила: «Относитесь ко Господу с теплотой, с любовью. Просите Его просто о помощи: “Господи Боже, ну помоги мне…”» Мне это на всю жизнь запомнилось: мы действительно должны относиться к Богу с теплотой и любовью!

– Тут вопрос возникает: как нам вообще молиться, кого и о чем мы должны просить? Трудно найти, наверное, на него однозначный ответ. Но для себя я понимаю так (и думаю, что не ошибаюсь): прежде всего нужно обращаться к святым. Они ближе к нам находятся, особенно одноименные святые.

Матушка Ксения, игумения Ново-Голутвина монастыря, мне так объяснила… Я пришел в монастырь как раз в тот момент, когда у меня были семейные неурядицы, убежденность в том, что у женщин намного больше грехов, чем у мужчин… И она так примирила меня своими кроткими словами, сказав: «Слушай, ты не представляешь, как тяжело женщине! На ней и семья, и заботы, и многое другое…» И я в тот момент особенно понял, что женщина, несмотря на то, что она действительно «немощный сосуд», делает много всего, о чем мы даже и не догадываемся в своей повседневной жизни! Каждый ли из нас способен оценить ежедневный подвиг своей собственной жены, которая стирает, убирает, воспитывает детей, делает еще массу разных вещей?.. Но это все правильно, так и должно быть! Если мужчина все это ценит, то и жена будет стараться еще лучше.
И если всего этого лишиться, то легко будет сравнить: например, ты остался один в холостяцкой квартире – вот она, казалось бы, вожделенная свобода! Но кругом – плохо, не прибрано, нет в доме теплоты, ты даже и друзей-то не позовешь сюда!..

И матушка вот что еще сказала: в конце дня женщина должна молиться своей одноименной святой и проговаривать вслух все то, что у нее скопилось за день. Конечно, казалось бы, она может и должна рассказать это любящему мужу, поделиться с детьми, но ведь не все она может им высказать! Тут должна быть определенная грань: есть мужские тайны, есть женские тайны, и совершенно нельзя их путать! Это приводит к большим разладам в семье.

А когда женщина вот так выговаривает все, что ее волнует, в молитве к одноименной святой, она перестает болеть! Я этим советом часто делюсь, когда ко мне приходят люди, испытывающие душевный разлад: говорю им об этом, и они меня потом очень благодарят. Им действительно легче становится жить!

Так вот, у святых мы можем просить все: и из области житейского, и обыденного… Но когда мы обращаемся в молитве к Божией Матери, нужна определенная строгость: сначала все хорошенько продумать и только потом просить Ее о чем-то. Тогда совсем не нужные нам прошения просто уходят.

Когда молимся Господу, мы должны быть еще более строгими и собранными в наших молитвах. Конечно, Всемилостивый Господь относится к нам со снисхождением и милостиво, но, как говорил преподобный Серафим Саровский, потом и взыскать может!..

– Вы напомнили о тех подвижниках, которые населяли вновь открытые обители. Они соединяли нас с «Русью Уходящей», изображенной на картине Павла Корина, или даже вообще ушедшей. Это была такая особенная духовная связь, которая, наверное, крайне важна была и для паломников, и для вновь прибывающей братии в то время.

Сегодня заметен дефицит «бескорыстной любви» – увы, не только у мирян, но и в монастырях и храмах
– Такое любвеобилие, такая простота, такое милостивое отношение к паломникам тогда действительно преобладали – особенно у старых монахов, помнивших еще прежнюю духовную жизнь. В чем тут было дело?.. Не знаю. Сегодня как-то заметен дефицит «бескорыстной любви» – не только в монастырях или храмах, но и повсюду. А вообще говоря, даже само светское общество в те годы – в 1970–1980-е – не знало такого дефицита любви. Был общий фон более положительным, что ли…

Ведь советское общество во главу угла воспитания молодежи положило «Кодекс строителя коммунизма». Но, как многие замечают, во многом это были переложенные и адаптированные Заповеди Божии: «не укради!», «не убей!» и так далее. Худо-бедно, но у советских людей воспитывали совестливость. И партийное око не позволяло большому количеству своих членов так роскошествовать в своей личной жизни, как это сейчас принято у наших чиновников! Если мы сегодня почитаем воспоминания членов Политбюро или других советских чиновников, то ведь они жили по нынешним меркам очень даже скромно! Михаил Суслов, например, имел одну пару галош, как сейчас вспоминают…

Вообще душа человека по природе христианка, и генетически наша связь с Богом существует, она не может быть «выветрена». В какие-то моменты жизни она вскрывается.

Продолжение здесь
www.pravoslavie.ru/112066.html