Новомученики и исповедники Православной Церкви XX века каждый день

Сегодня очередной 100-летний юбилей.
... До последней минуты он творил молитву. Когда палачи перевязывали веревкой камень, он кротко благословил их. Связав владыку и прикрепив к нему на короткой веревке камень, убийцы столкнули его в воду. Всплеск воды от падения тела заглушил дикий хохот озверевших людей.
+ + +
Священномученик Гермоген (Долганев), епископ Тобольский и Сибирский родился 25 апреля 1858 года в семье священника Херсонской епархии Ефрема Павловича Долганева и в крещении был наречен Георгием. У священника Ефрема Долганева и его супруги Варвары Исидоровны было шестеро детей. Приход, где он служил, был небогатым, и семья была весьма ограничена в средствах. Отец Ефрем старался быть образцовым пастырем и учил всех, как писал о том один из его сыновей, своим «примером порядку, чистоте, опрятности, любви к благолепию службы, красоте храма, облачений, сосудов, лампад, всего чина церковного...».
Глубоко религиозный с детских лет, Георгий рано почувствовал влечение к подвижнической жизни, но решительный шаг ему помог сделать архиепископ Херсонский Никанор (Бровкович), и в 1889 году Георгий поступил на историческое отделение Санкт-Петербургской Духовной академии. 28 ноября 1890 года ректор академии епископ Антоний (Вадковский) постриг его в монашество с наречением имени Гермоген; 2 декабря того же года епископ Антоний рукоположил его во иеродиакона, а 15 марта 1892 года – во иеромонаха. Студентом академии отец Гермоген много потрудился как проповедник.
В академии он занимался исключительно академическими науками, избегая лишних знакомств, чтобы не впасть в многоразличные искушения и стремясь исполнить слова, сказанные ему митрополитом Санкт-Петербургским Исидором (Никольским): «Уклоняйся от таких дел и сообщества, которые могут отклонять тебя от настоящего твоего дела и твоих обязанностей».
Желая определиться в дальнейшем жизненном пути, он написал письмо тогдашнему своему духовному отцу иеросхимонаху Евгению на Святую Гору Афон, испрашивая совета. Духовник написал ему: «На вопросы твои можно сказать: сиди-ка ты на своем месте... Птичку, как выпрыгнет из клетки, то и сейчас и подхватывает ее кот, так и ты: остерегайся удаляться, а слушай и почитай начальников: они знают тебя более, нежели ты сам себя; где пострижен, там и пребывай, доколе выдержишь все науки, – а там и разуму прибавится, и завистников убавится, а Господь сохранит и попечется о твоей скромности, и будет тебе весело тогда, и глаза у тебя раскроются, и благо получишь от Бога...».
Окончив Духовную академию, иеромонах Гермоген 17 сентября 1893 года был назначен инспектором Тифлисской Духовной семинарии.
Здесь отцу ему пришлось столкнуться с дерзким, лукавым и лживым Джугашвили, тогда студентом Тифлисской Духовной семинарии, а в будущем разорителем России и беспощадным гонителем Церкви. Он поступил в семинарию в 1894 году, когда в ней инспектором был иеромонах Гермоген. Отпросившись на воскресенье из семинарии под предлогом похорон своего товарища, Джугашвили не вернулся в срок и, оправдывая уклонение от занятий и прогулы, написал, что возникли будто бы обстоятельства, «связывающие руки самому сильному в каком бы отношении ни было человеку: так много потерпевшая от холодной судьбы мать умершего со слезами умоляет меня “быть ее сыном, хоть на неделю”. Никак не могу устоять при виде плачущей матери и – надеюсь, простите – решился тут остаться, тем более что в среду отпускаете желающих».
Отец Гермоген не стал тогда расследовать обстоятельств за невозможностью уличить дерзкого семинариста во лжи; только много позже, когда он был уже ректором семинарии, весной 1899 года он отчислил Джугашвили из семинарии как не явившегося на экзамены.
19 октября 1897 года отец Гермоген положил начало деятельности Епархиального миссионерского духовно-просветительного Братства в городе Тифлисе. В очерке, посвященном задачам и деятельности Братства, архимандрит Гермоген в 1898 году написал: «Наше дорогое Братство совершает вторую годовщину, о, как хочется сказать – вторую годовщину своей доброй и истинной христианской жизни и такой же христианской деятельности, как хочется прежде всего наблюдать...
Братство обратило свое внимание прежде всего на самые заброшенные и запущенные в религиозно-нравственном отношении пункты города Тифлиса. Так, на первых порах деятельности предметом забот Братства была всем известная своим дурным нравственным состоянием местность – Колючая Балка с прилегающими к ней улицами и проулками...
Вскоре, в этой несчастной местности была открыта церковно-приходская школа для местных детей обоего пола, как вторая, не менее могучая духовно-нравственная крепость для совместной борьбы с тем же злом, широко здесь, на свободе, разлившимся...
Помещения, назначенные для этих занятий с детьми, никогда не могли вместить всех желавших посещать уроки, но матери все-таки приводили своих не принятых на занятия малюток, чтобы они хотя бы присутствовали только во время этих занятий, говоря при этом всегда: “Пусть хоть посидит здесь, все добру научится”...».
Архимандрит Гермоген участвовал во всех миссионерских и просветительских начинаниях в Тифлисе.
14 января 1901 года состоялась хиротония архимандрита Гермогена во епископа Вольского, викария Саратовской епархии.
21 марта 1903 года Преосвященный Гермоген был назначен епископом Саратовским и Царицынским. Хорошо знавший его епископ Серафим (Мещеряков), не вполне сочувствовавший его аскетическому настроению и таким его качествам, как предпочтение церковного всему житейскому, но вполне отражавший общее умонастроение деятелей Высшего церковного управления, насмешливо писал об этом назначении митрополиту Киевскому и Галицкому Флавиану (Городецкому): «Гермоген – Саратовским; это ему за усердные молитвы. Достанется саратовским батюшкам; они такого фанатика религиозного еще не видели и не слыхали. Он им покажет, что значит архиерей-аскет!».
Став правящим архиереем, епископ Гермоген сразу же заявил свою программу: «Трудиться, трудиться и трудиться на благо паствы, в союзе мира и любви, в послушании власти, при полном единении сил и единодушном стремлении соработников принести пользу тем, для кого назначаются работы».
Владыка своим собственным примером, а также частыми беседами с духовенством и особыми циркулярами призывал духовенство к неспешному и строго уставному совершению богослужения, зная по опыту, что оно само по себе есть та благодатная сила, которая удерживает народ в ограде Церкви, возвращает отпадших и привлекает неверующих.
Первое, на что обратил внимание святитель при своем служении в Саратове, – это общий духовный упадок, особенно заметный в обителях.
Владыка обратился с просьбой к настоятелям Свято-Андреевского скита на Афоне и Оптиной пустыни прислать в Самару опытного руководителя из числа братии. Но получил отказ, «ибо действительно опытных руководителей в настоящее время в обители нет, … они еще не вполне созрели...».
В январе 1905 года, когда после революционных беспорядков в Петербурге волнения и забастовки начались и в Саратове, епископ Гермоген выступил с разъяснениями существа происходящих событий. Многие рабочие насильственно тогда были оторваны организаторами беспорядков от работы и понесли лишения; владыка предложил прийти им на помощь и благословил провести сбор денег, в котором сам принял участие.
Епископ говорил: «Крепко держись, православная паства, веры Христовой, как якоря спасения, и она введет тебя в новое твое Отечество... не забывай Матери своей – Церкви Православной. Она не научит вас худому, она сбережет вас от волков, которые в овечьей шкуре появляются между вами и смущают вас. Не верьте им, они враги наши, враги Церкви, царя и Отечества. Они обещают многое, но на деле ничего не дают – кроме смуты и нарушения государственного строя. Всегда помните, что молитва и труд – вот истинная... надежда истинных сынов Святой Церкви и родной земли Русской. Помните всегда и то, что не радости и удовольствия ведут к блаженной жизни, а скорби: не широкими вратами указано нам достигать Небесного Царства, а узкой тропкой, при благодушном несении каждым своего креста».
Революционные беспорядки и анархия коснулись не только заводов и фабрик, выявив недееспособность государственного аппарата, но и духовных учебных заведений. Не избежала их и Саратовская Духовная семинария, где, так же как и во всем обществе, царил антихристианский дух стадности и товарищества без дружества; у большинства учеников было потеряно представление о духовном и даже нравственном содержании образования, о том, на какое поприще они должны были из учебного заведения выйти, чему и Кому служить. Сословное общество и обучение, дававшее преимущество происхождению, а не таланту, стало претерпевать крах: дети псаломщиков, диаконов и священников недостаточно в своих семьях были религиозно воспитаны и научены благочестию, и первое же испытание их современным мятежным духом денницы оказалось для них сокрушительным.
В 1910 году, вопреки пожеланиям епископа Гермогена, Святейший Синод назначил ректором Саратовской Духовной семинарии архимандрита Василия (Бирюкова); он не вникал ни в учебный, ни в воспитательный процессы, и, когда семинаристы стали выдвигать беззаконные требования, например исправить полученные ими вполне справедливо, неудовлетворительные оценки, стал на сторону учеников против инспектора. Однако преподаватели не согласились с этим, и семинаристы устроили забастовку, перестав отвечать во время уроков на вопросы. В стенах семинарии при архимандрите Василии снова стали распространяться пороки пьянства и курения; один из семинаристов за разврат и пьянство был отчислен. Семинаристы завели нелегальную библиотеку и печатали на гектографе журнал, наполняя его кощунственными статьями и продавая по 10 копеек. В одном из номеров журнала содержались написанные отчисленным семинаристом статьи «с кощунственными выходками против таких святынь, как Казанская икона Божией Матери, и таких лиц, как почивший всероссийский молитвенник и пастырь отец Иоанн Кронштадтский и... Преосвященный епископ Гермоген». Лишь небольшая группа семинаристов восстала против творящихся в семинарии безобразий и выразила ясное желание учиться и трудиться впоследствии на том поприще, к которому их готовила семинария.
1 февраля 1911 года один из семинаристов купил финский нож и передал его отчисленному за беспорядки семинаристу.
Инспектор семинарии предчувствовал кончину и, едва ли не в день смерти беседуя с женой, обсуждал с ней, «следует ли допускать семинаристов к участию в панихидах над ним, когда его убьют». 12 марта 1911 года после всенощной, на которой совершалось поклонение Животворящему Кресту Господню, Алексей Иванович стоял у храма, пропуская выходивших из храма богомольцев, когда к нему подошел отчисленный из семинарии изрядно выпивший юноша и нанес ему смертельный удар ножом в живот, а когда инспектор выпрямился и сделал несколько шагов, ударил его ножом в спину.
На престольный праздник семинарии, в день памяти святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова, 26 сентября 1911 года после литургии в семинарском храме владыка снова вернулся к теме свершившегося злодеяния. «С ужасом и негодованием говорим, что наши семинарии, – сказал он, – наполовину сгнили, негодны стали для тех целей, ради которых они учреждены. Народ нуждается в образованных священниках; с народа берутся деньги на содержание семинарии, а идут в священники два-три человека в год из окончивших курс семинарии.
Теперь, когда семинарист принимает священство, это – уже роскошь, особая радость. Дай Бог обновиться семинарии! Егоже любит Господь, наказует [Притч. 3, 12]. Мы уже наказаны. Нужно своим добрым поведением снять позор с семинарии. Дай Бог, чтобы из среды вас побольше вышло священников и этим искуплен был грех тех, кто от вас вышел, но не был по духу вашим; этим утешится дух и приснопамятного мученика семинарии Алексея Ивановича»
Как всякое кризисное время, начало ХХ столетия в России было близко по своему содержанию к эпохе апокалипсической, и казалось, что ничто не могло уже ее удержать от стремительного движения к разрушению и гибели. Всякое мужественное выступление тогда становится подобно внесенному во тьму свету, освещающему в нравственном отношении самые темные закоулки общества, в котором повсеместно царила атмосфера цинизма, когда считалось само собой разумеющимся ставить интересы личные выше национально-государственных, которые некоторыми уже вовсе переставали осознаваться – есть ли они вообще и каковы они.
Начался второй акт, по выражению епископа Серафима (Чичагова), «русской синодальной трагедии».
Епископ Гермоген, ревнуя о чистоте православия, выступил с особым мнением, справедливо упрекая устроительницу Марфо-Мариинской обители великую княгиню Елизавету Федоровну в подражании протестантизму. Он писал: «В настоящее время в Святейшем Синоде поспешно усиливаются проводить некоторые учреждения и определения прямо противоканонического характера... Святейший Синод учреждает в городе Москве чисто еретическую корпорацию диаконисс, подавая основательнице сей обители великой княгине Елизавете Федоровне “камень вместо хлеба, фальшивое, подложное учреждение вместо истинного”...».
16 декабря 1911 года епископ Гермоген пригласил к себе Распутина на Ярославское подворье, где останавливался, когда приезжал на заседания Синода. Он намеревался добиться от Распутина, чтобы тот поклялся, что не будет посещать семью Императора.
За эти действия владыка был удален из состава Святейшего Синода, а через некоторое время отправлен на покой в Свято-Успенский Жировицкий монастырь в Гродненской губернии.
Скорбно было святителю, когда он прибыл в Жировицы, но скорбь эта была не за себя и не за свою участь, а за будущее Русской Православной Церкви, России и царской семьи. Бывало, закрыв лицо руками, он долго и безутешно плакал и тогда говорил: «Идет, идет девятый вал; сокрушит, сметет всю гниль, всю ветошь; совершится страшное, леденящее кровь, – погубят царя, погубят царя, непременно погубят».
На место епископа Гермогена в Саратов 17 января 1912 года был назначен епископ Чистопольский, викарий Казанской епархии Алексий (Дородницын), который через месяц представил в Синод доклад о положении дел в епархии. В нем епископ Алексий свидетельствовал перед Синодом, что, несмотря на некоторую запутанность в бумагах, в делах его предшественника нет и следа каких-либо злоумышлений и преступлений.
Единственным отмеченным упущением было то, что при столь внезапном вступлении епископа Алексия на кафедру, в кассе архиерейского дома оказалось всего 72 копейки. В своей жизни епископ Гермоген воплощал идеал подвижника-аскета, у него не было ничего своего; белье он носил общее с братией монастыря, где жил; когда у него изнашивался подрясник, он посылал к эконому, и тот выдавал ему из монастырского, которым пользуются послушники; пищу он получал из общей монастырской трапезы. В то время уже вошло в недушеспасительный обычай давать архиерею деньги после совершенного им богослужения, но епископ Гермоген никогда не брал денег в вознаграждение за богослужение, но все определенные ему законом средства и те, что ему доброхотно жертвовали, он целиком отдавал на церковные нужды и раздавал нуждающимся.
Газеты и общество продолжали обсуждать дело епископа Гермогена, выявившее жесточайший кризис синодального управления, сложившегося в результате реформ Петра I, неспособность управляющих обсуждать церковные проблемы, неспособность и управляемых, то есть самого церковного общества, после двухсотлетней отвычки, обсуждать свои насущные проблемы; в конце концов, возникло невидение этих проблем по причине их запущенности и привычке к ним – то, что обычно и называется недугом хроническим. Соборное начало за двести лет абсолютизма казалось в то время почти исчезнувшим из русской жизни.
Архиепископ Гродненский Михаил (Ермаков), под началом которого оказался святитель, отнесся к нему без всякого доброжелательства, сразу же предупредив, что «всякие его выступления, могущие вызвать смущения или малейшие волнения среди братии монастыря или местного населения, совершенно нетерпимы и вызовут осложнения, неблагоприятные» для него самого.
Превратное понимание архиепископом Михаилом своих обязанностей и желание угодить власть имущим простерлись столь далеко, что он потребовал, чтобы епископ Гермоген брал у него каждый раз благословение на произнесение проповеди, и когда тот проигнорировал это распоряжение, вообще запретил ему проповедовать во время богослужений. «Он, однако, не обратил внимания на мое требование, – жаловался архиепископ Михаил Святейшему Синоду, – и продолжает выступать по-прежнему».
7-8 марта 1917 года определением Святейшего Синода владыка Гермоген был назначен епископом Тобольским и Сибирским.
20-го и 27 мая 1917 года в Тобольске прошел чрезвычайный епархиальный съезд духовенства и мирян, пытавшийся выработать отношение к современным событиям и реформам.
«Кажется, в данном отношении моя формула по своему смыслу и содержанию будет мало отличаться от формулы вверенного мне духовенства Тобольско-Сибирской епархии, – писал владыка. – Я не благословляю случившегося переворота, не праздную мнимой еще “пасхи” (вернее же, мучительнейшей Голгофы) нашей многострадальной России и исстрадавшегося душою духовенства и народа, не лобызаю туманное и “бурное” лицо “революции”, ни в дружбу и единение с нею не вступаю, ибо ясно еще не знаю, кто и что она есть сегодня и что она даст нашей Родине, особенно же Церкви Божией, завтра... А сложившуюся (или “народившуюся”) “в бурю революции” власть Временного правительства считаю вполне естественным и необходимым – для пресечения и предупреждения безумной и губительной анархии – признавать и об этой власти и правительстве молиться, дабы они всецело служили одному лишь благу Родины и Церкви».
Описывая отношение епископа Гермогена к Родине, один из его современников писал: «Архипастырь был человек с высоко развитым патриотическим национальным чувством. Россию он любил, как редко другой в наше время любит свою Родину-мать; ее окровавленный, опозоренный образ стоял пред его глазами, за нее он постоянно терзался душой; неустанно тосковал о ее былом величии. Но любовь к Родине у него органически сливалась с его религиозно-церковным сознанием. Как патриот, он не мог забыть о великой России, но близка была его сердцу только православная держава Российская. В виде светского безбожного государства он ее не принимал. Оку его веры она представлялась оцерковленным, облагодатствованным, богоизбранным царством, которое оглашается непрерывно звоном церковных колоколов и окутано дымом кадильным. Святая Русь – вот его был идеал, – Русь, где жили и подвизались московские святители, – Русь, которая дала целый сонм угодников Божиих, – Русь, блиставшая своим благочестием и строгостью нравов».
21 августа епископ Гермоген отбыл из Тобольска в Москву для участия в Поместном Соборе.
Обсуждая принципы соборного и единоличного возглавления Поместной Церкви первоиерархом, епископ Гермоген полностью согласился с необходимостью восстановления патриаршества, осуждая синодальную систему.
«Синод сконструирован по кальвинским типам, по Пуфендорфу, по немецким основам, а не по духу Православной Церкви. Как же его назвать, как не еретическим, кальвинским строем? Нужно ли уходить из этого строя? – Во избежание анархии он нужен был для управления Церковью… Когда собрался Собор, то почему не сказать правды, что Синод был еретическим, но Бог спас нас от окончательной гибели... Конструкция Синода может угрожать целости нашего вероисповедания».
Непоколебимо отстаивая истину во времена абсолютистской монархии, владыка с тем большей ревностью противостал лжи и насилию государственного безбожия. Свою Тобольскую паству он призывал «сохранить верность вере отцов, не преклонять колена перед идолами... революции и их современными жрецами, требующими от православных русских людей выветривания, искажения русской народной души космополитизмом, интернационализмом, коммунизмом, открытым безбожием и скотским гнусным развратом».
Особой заботой владыки стали возвращавшиеся с полей сражений фронтовики. Развращаемые большевистской пропагандой, они были, по существу, брошены обществом, а власть имущие смотрели на них как на бессловесное стадо, которое они толкали на грабежи и разбой, чтобы кровавыми преступлениями крепче связать их с собой.
Владыка говорил, что солдат-страдалец ждет от общества помощи, а не осуждения, и призвал всех помочь солдатам-фронтовикам. Решено было для этой цели организовать особый отдел при Братстве. Забота епископа о фронтовиках привела большевиков в бешенство: они старались солдат разорить и озлобить, в то время как святитель оказывал им материальную помощь и звал к миру.
Обращаясь к вернувшимся с фронта солдатам, епископ Гермоген писал о захвативших власть большевиках: «Чего они... от нас хотят, чего требуют? Они требуют поклоняться бездушному идолу, презирать Родину и не иметь ее вовсе никогда, презирать и всячески глумиться над православно-христианской верой и Церковью, ненавидеть, преследовать и безнаказанно издеваться над православными священниками и архиереями, ничего не делать такого, что могло бы содействовать общему благу, общему миру как всего населения, так и отдельных слоев его, стараться всегда немедленно и с великой яростью нападать и разрушать всякое благое дело, направленное к удовлетворению вопиющих нужд населения или отдельных слоев его, стараться как можно более всесторонне осуществлять принцип: “чем хуже, тем лучше”».
После опубликования в 1918 году декрета об отделении Церкви от государства, святитель обратился к Тобольской пастве: «Братья христиане! Поднимите ваш голос в защиту церковной апостольской веры, церковных святынь, церковного достояния. Оберегайте святыню вашей души, свободу вашей совести! Никакая власть не может требовать от вас того, что противно вашей вере, вашей религиозной совести!»
Были отпечатаны листки со статьей относительно декрета, где он был охарактеризован как объявление о начале лютых гонений на Церковь. Владыка благословил раздать эти листки по храмам, и они скоро разошлись среди населения города. На следующий день ему передали, что большевики находятся в неописуемой ярости по поводу распространения листков. 11 апреля в местной газете они опубликовали против епископа угрожающую статью. Близкие сообщили владыке, что против него что-то замышляется. Святитель был настроен по обыкновению радостно и не обращал ни малейшего внимания на злобу большевиков.
Большевики тем временем усиленно готовились к аресту епископа: реквизировали у населения три десятка лошадей и приготовили повозки, чтобы после ареста сразу же увезти владыку из города.
Вечером 13 апреля, во время богослужения в своем домовом храме, святитель сказал, что ежеминутно ожидает насилия над собой и, может быть, расправа состоится сегодня ночью. Друзья епископа, ссылаясь на примеры церковной истории, когда пастырям Церкви приходилось укрываться от гонителей, просили владыку, хотя бы на несколько часов, пока не выяснятся обстоятельства, воспользоваться их кровом. Он согласился, решив уклониться от ареста ночью, чтобы арестовывали днем, при народе, и сообщил, что ему явился во сне его отец, архимандрит Иннокентий, и предупредил, что он будет предан в руки безбожников и убит.
Около одиннадцати часов ночи в архиерейские покои явился отряд большевиков.
Был произведен обыск в обоих домовых храмах. Латыши-лютеране разгуливали по алтарю в шапках, дотрагивались до жертвенника и до святого престола, смеясь над православными святынями. Предположив, не скрывается ли владыка под престолом, они с кощунственным смехом столкнули его с места и высоко подняли. Около четырех часов утра обыск в архиерейских покоях закончился, и ямщик, который по распоряжению властей еще с вечера подал лошадей к архиерейскому дому, чтобы везти владыку в тюрьму, был отпущен.
Через некоторое время владыку все же арестовали. В час ночи 16 апреля большевики тайно вывезли святителя из Тобольска и повезли по испорченной весенней распутицей дороге в Екатеринбург. «Кто бы ни пошел вам навстречу, стреляйте!» – такой приказ отдан был конвоирам. Ямщики доехали до Иртыша. Весенняя потайка была столь сильна, что переправляться через реку на лошадях стало немыслимо.
Епископ по приказу вышел из экипажа и пошел пешком по тающему льду через реку в сопровождении конвойных, которые всю дорогу насмехались над ним. Это был первый день Страстной седмицы.
В Екатеринбург владыка прибыл в среду Страстной седмицы, 18 апреля, и был помещен в тюрьму вблизи Сенной площади, рядом с Симеоновской церковью.
Во время одной из первых же прогулок владыки комиссар Оплетин приказал оставить всех заключенных в камерах, а на прогулку выпустить только епископа и заключенную женщину.
А затем вместе со стражей комиссар стал потешаться над епископом и его невольной спутницей, говоря вслух разные гнусности, так чтобы слышали другие заключенные, смотревшие на них из камер двухэтажного тюремного здания. После этого владыка от прогулок отказался.
В тюрьме святитель или читал, или писал, но больше молился и пел церковные песнопения.
«Я почти каждый день бываю на литургии в храме угодника Божия Симеона, Верхотурского чудотворца. Каким образом? Во время звона мысленно у жертвенника поминаю всех присно мною поминаемых, живущих и почивших. После звона “во-вся” произношу: “Благословенно Царство”, – и затем всю литургию до отпуста; и замечательно, что “Достойно и праведно” мне весьма часто удавалось петь или произносить, когда звонят “к Достойно”в каком-то храме, вероятно недалеко, – звон отчетливый и довольно громкий».
Прибывшая от епархиального съезда делегация начала хлопоты по освобождению епископа на поруки. Совет депутатов назвал сумму залога в сто тысяч рублей.
Узнав об этом, владыка написал: «… Узнал, что мое освобождение возможно под условием залога, вернее выкупа (так как “отданные раз деньги уже не выдаются обратно”, как говорят повсюду) в сто тысяч рублей!!!
Для меня это, конечно, несметное количество денег... Если же паства будет выкупать меня, то какой же я “отец”, который будет вводить детей в такие громадные расходы вместо того, чтобы для них приобретать или им дать. Это что-то несовместимое с пастырством. Наконец, я ведь вовсе не преступник, тем более уж не политический преступник... Затем, можно ли поручиться, что они, взявши сто тысяч (страшно даже выговорить), вновь не арестуют меня через сутки всего...
Если я “преступник” для них со стороны церковной среды, то перестанут ли они считать меня таковым, сами преступая все правила и законы церковные, вторгаясь в Церковь и вынуждая меня вступать в защиту Церкви».
Областной совнарком, поторговавшись, уменьшил сумму выкупа до десяти тысяч рублей. Деньги при помощи местного духовенства были получены от коммерсанта Д.И. Полирушева и переданы властям. Хохряков дал расписку в получении денег, но вместо того, чтобы отпустить епископа, распорядился арестовать членов делегации: протоиерея Ефрема Долганева, священника Михаила Макарова и Константина Минятова.
Накануне Троицы власти дали разрешение на причащение. В день Святого Духа по окончании литургии протоиерей Николай взял Святые Дары и с тремя певчими отправился в тюрьму. Владыка Гермоген давно ожидал их. Когда началась исповедь, то трое певчих, запертые в маленьком коридоре, невольно явились свидетелями покаянного плача и воздыханий святителя.
После причащения служили молебен, на котором разрешено было присутствовать и другим узникам. Епископ служил с большим молитвенным подъемом. Особенно трогателен был момент, когда по окончании молебна он преподал каждому благословение и попрощался. Он сказал тогда присутствовавшим: «Это разве тюрьма?! Вот где апостол Павел был заключен, то тюрьма! А это, благодарение Господу, училище благочестия!..» Все плакали. Растроганный владыка, детски радуясь, благодарил певчих за труды и, несмотря на усиленные отказы, заставил бывшего в числе прочих регента взять несколько рублей «для раздачи певчим».
Вечером следующего дня епископ Гермоген был увезен из тюрьмы.
Ночью 13 июня поезд прибыл в Тюмень, где была сформирована под возглавием Хохрякова речная флотилия, и все узники были доставлены на пароход «Ермак». Вечером следующего дня пароход остановился у села Покровского, и здесь всех, исключая епископа и священника, перевели на флагманский пароход «Ока», где находился Хохряков, а затем высадили на берег и расстреляли.
Готовясь к столкновению с войсками Сибирского правительства, большевики возводили на пароходе «Ермак» укрепления и заставили трудиться над ними епископа и священника. Святитель был одет в рясу серого цвета, чесучовый кафтан, подпоясан широким кожаным поясом, на голове – бархатная скуфейка. Он был физически изнурен, но бодрость духа не покидала его. Таская землю, распиливая доски и прибивая их гвоздями, владыка все время пел пасхальные песнопения.
15 июня в десять часов вечера епископа и священника перевели на пароход «Ока». Подходя к трапу и уже предчувствуя близкую кончину, святитель тихо сказал лоцману парохода «Ермак»:
– Передайте, раб крещеный, всему великому миру, чтобы обо мне помолились Богу.
На пароходе арестованных посадили в грязный и темный трюм; пароход пошел вниз по реке по направлению к Тобольску. Хохряков распорядился казнить узников. Около полуночи большевики вывели священника Петра Корелина на палубу, привязали к нему два тяжелых гранитных камня и сбросили в воду. В половине первого ночи епископа Гермогена вывели из трюма на палубу. До последней минуты он творил молитву. Когда палачи перевязывали веревкой камень, он кротко благословил их. Связав владыку и прикрепив к нему на короткой веревке камень, убийцы столкнули его в воду. Всплеск воды от падения тела заглушил дикий хохот озверевших людей.
Комментарии: elitsy.ru/profile/89624/1684880/