СТИХИ И ПРОЗА

Повесть полностью Основано на реальных событиях.

Часть 1.
1941г.
Сон Марии.
1.

Сон, иногда, просто не приходит. Как ни ворочайся, а иной раз, в гости, вместо мягкого дурмана дремоты, вламываются только громкие, а главное незваные обрывки прошедшего дня, или даже нескольких дней. Нежданные гости. А может от того они и наполняют горницу разума топочущими звуками своих татарских сапог, что все-таки смутно ждет их молодое, трепещущее сердце? Хочет разобраться в этой безумно сложной жизни. На это вопрос и многие другие трудно найти ответ. Ей Богу трудно. А так хотелось бы.
Дни проходят надрывно, натянуто и тревожно, словно пашет лошадка землю... Нет, - не черноземное, мягкое поле, полное жизни, солнца, трав, гомона стрекоз и кузнечиков, а каменистый и сухой кусок обрыва, на котором, только и следи за тем, что бы не сорваться вниз, и в этот же самый момент, растягивая жилы, надо еще умудриться сдвинуть с места плуг, зацепившись за очередной огромный камень. Но ведь не от этого сон пропадает! Мало разве этой лошадиной рутины днем? Вот бы разуму отдохнуть от назойливого топота стертых до крови копыт по обрывам жизни. Вот бы погрузится в блаженное забытье... Но нет...
Мария недовольно и обреченно повернулась на другой бок. Кровать тихонько взвизгнула, качнулась несколько раз и, обиженно замолкла. Видно задремала уже железная сетка на крашенных ножках, а Мария ее потревожила. Душно. Сверчки за окном и в углах дома сходили с ума, а вместе с ними и собака где-то на окраине городка. Совсем далеко свистели и гремели паровозы. За стеной остервенело и уставши похрапывал хозяин дома. Нервно вскрикивала во сне его жена. Но так повелось в ее жизни давно. К этому девушка привыкла. Так нет же: непривычно вдруг сверкнули под закрытыми веками девушки лейтенантские красные квадратные камешки на воротнике, чуть слышно скрипнули начищенные сапоги...
Ах, вот в чем дело! Но ведь он не весть кто такой! Подумаешь - лейтенант. А чем Николай хуже, хоть и не лейтенант?! Зачем ты, сердце, ошалело?! И из за этого не спишь пол ночи, зная, что ни свет ни заря снова на пахоту жизни идти?
Да брось ты сердце, этого еще тебе не хватало в темное время суток?! Не надо, сердце, дай заснуть!!!
Кровать на этот раз сердито выругалась. Мария с силой втянула в ноздри раскаленный июньский, ночной воздух и, не обращая на протесты старых пружин поднялась на ноги в едва освященной луной комнатке.
На волю - во двор, залитый таинственным светом и трескотней летней ночи.
Воздух на улице, хоть и жарок, но не так уныл, как в стенах чужого дома. Мария села на лавку, прислонившись спиной к уже немного остывшей стене. Приятно похолодели затылок и лопатки. Над головой луна и звезды. И верилось глубоко в душе, что есть где-то жизнь, такая же свободная и независимая, как это пространство, в котором безмятежно сияли эти ночные светильники. Есть, точно есть такая жизнь. И в ней луна своим сияньем уже накрыла, словно шалью лицо. Угомонились паровозы. И собака вдалеке взвизгнув, умолкла. Сверчки, залюбовавшись ночным светилом, забыли про свои песни.... Форма лейтенанта стала сиреневой, засверкав искрами. И...и...
Шорох. Что-то хрустнуло. Плечо явно почувствовало чей-то несильный, но уверенный удар.
- Маша, Маша...
Мария вздрогнула и открыла глаза. Перед ней с нимбом света луны над головой маячил чей-то знакомый силуэт.
- Маша, я в окно хотела стучать. Но боялась хозяева твои проснутся. Ан, вижу: а ты тут сидишь. Заснула будто... Маш, у нас беда.
- Это ты, Надя?
- Я, это, Маша. Я! Беда, говорю, у нас! - Голос Нади звучал, как из под земли. - Ты это... не шуми главное, хорошо? Горе у нас приключилось! Ты, главное... не шуми... горе у нас... горе...
Надя заплакала. Она всегда плакала беззвучно, но при этом обильно поливая себя и мир горючими слезами.
- Да ты толком говори! Хватит стонать!
Мария резко встала перед подругой. Надя, не смотря на духоту, была укутана в зимнюю шаль. Ее заметно знобило.
- ...Антипова... - Пролепетала она, громко шмыгнув носом.
- Антипову... тоже...?!
Ноги Марии подкосились. Лавка жестко приняла ее всю, чуть скрипнув.
- Да, Маша, час назад... Ее даже били! Мы слышали. Она кричала про бесов каких-то! Собаку ихнюю, Муху, ножом в глотку... А как же мы, Маша? Что с нами будет?

2.

- ...Антипова и ты, Лутошкина! Да, да, ты и никто другая! Что глаза пучишь?
Лицо секретаря райкома ВКП(б) при этих словах стало пунцовым и от того сделалось еще шире, а глаза уже.
- Зачем, думаешь, тебе государство дало образование? Семь классов отучилась! Семь! С отличием!!! У нас и с тремя классами днем с огнем не сыщешь! А тут семь! И ведь доверили тебе и Антиповой ответственное дело, которое должно было бы любого советского человека мобилизовать, предать сил служить родине и партии! А ты что? Ну, с Лидкой разговор отдельный и понятный... Ты-то, как можешь так поступать, скажи на милость?!
- Я не думаю, товарищ Гущин, что за такие ошибки можно....
- Ошибки?! Если бы это были просто ошибки! Допустим, писала бы ты у себя дома в деревне на драной бумажонке - сколько корова твоя дает молока! И забыла бы поставить запятые после каждого слова про коровий навоз! Вот это были бы ошибки, достойные человека с семилетним образованием! А тут документы государственного значения! Ты понимаешь - государственного!!! Тут от каждой запятой судьба страны и трудящегося народа зависит. Мне сам Берловский звонил, сделал замечание и просил разобраться! Что это, мол, у вас товарищи о народном достоянии пишут ложь. Партия, выходит, обманывает народ?! Откуда, говорит, цифры у вас такие?! Я говорю: цифры проверенные, товарищ Берловский, сам проверял. А я не проверял. Я соврал ему! Я - партиец со стажем, не имеющий ни одного выговора и нарекания за много лет - соврал!!! Не в состоянии я проверить все, что такие как ты и тебе подобные пишут! Не в состоянии я, понимаешь, одновременно быть: на станции, на заседании в центре, на кирпичном заводе, ложиться спать в три ночи, а вставать в пять утра; и еще при этом за тобой с Антиповой всю вашу писанину проверять. Не в состоянии! Я не железный!!! Понимаешь ты!!!???
- Товарищ Гущин....
- Уйди, Мария с глаз моих долой! Не гарантирую тебе, что все это хорошо закончится. Про Антипову вообще молчу... Для тебя постараюсь сделать, что смогу. Тем более есть кому за тебя похлопотать.. ты не знаешь...Но сама видишь - время напряженное, сложное. Иди, иди... И позови ко мне Лидку.
Мария вышла. В приемной висел душный перегар папиросного дыма и весьма очевидное, растворенное в воздухе тревожное ожидание. Оно явственно исходило от сидевшей на стуле Лидке Антиповой. Она нервно курила, но по всему было видно, что она решилась... Вот только на что? Такая была в ее позе натуга, что страшно было смотреть на нее. Что с Лидкой в последнее время происходит? Что со всеми происходит?
Но называть Лидкой человека взрослее себя Мария не решалась, даже в своих мыслях и, по этому, называла ее: Лидией Петровной. Лидкой ее звали пренебрежительно все райкомовские за спиной. Видимо за независимость характера и некоторую жесткость, которую, конечно никто в этой жизни не любит. Лидия была одной из шести человек в Райкоме, что имела семилетнее образование. К сей шестерке по той же причине образованности принадлежала и Мария. Эта была некоторая каста людей, имевших как бы более "высокое" положение, чем остальные в районном центре Шахунья. Городка небольшого, но значимого. Они составляли своего рода административный костяк номенклатурного населения. Но кроме того, что намного больше писали и читали, почти так же трудясь на общественных работах - ничем не отличались от остальных. Теперь положение поменялось полностью.
- Маша, ты не думай, я не со зла! Ты ведь так не думаешь, правда? - Лидия Петровна поедала взглядом Марию. - Ты ведь знаешь: я всем сердцем... всей душой...
- Я все знаю, Лидия Петровна. И я так же не со зла... Хотя должна была все перепроверить.
- Да на десять раз проверено было! Черт попутал! Да - это черт меня попутал. - Глаза Лидии странно засверкали. - Ты веришь в черта?! Веришь?
- Причем тут черт?
- А, не веришь, значит?! А он есть, и мне, как видишь помог! Ох, как помог!
- Лидия Петровна, вам туда надо....
- Я знала, что этим рано, или поздно кончится! Знала!
- Лидия Петровна, секретарь зовет...
- А мне как теперь отвечать? Вот ты, подруга, посоветуй. За один день все вы от меня отвернулись! Все! А что я такого сделала?! Что?
Дверь кабинета открылась.
- Заходите, заходите, или мне так и рапортовать, Лидия Петровна, что входите в заговор прямо у меня под дверью кабинета? В моей приемной с вашей подельщицей?
- Маша, беги от них, беги! Это все неправда! Все неправда! - Лидия стала с силой хватать за рукав Марию.
- Да заходи ты, актриса! - Гущин за шиворот заволок Лидию в кабинет. - А ты, Лутошкина еще мне... да и не только мне, возможно вскоре, понадобишься. На сегодня свободна! Будь дома и никуда не уходить!!!!
Хлопнула дверь. Это конец. И не за такие проступки люди пропадали. А тут... Мария судорожно пыталась что-то вспомнить, что-то придумать, но разум отказывался верить в происходящее и от того, все больше и больше давал сбои. Как во сне, подумалось Марии, - когда за тобой гонятся во сне, а руки и ноги не возможно сдвинуть. Вот бы хорошо было, если и вправду это был сон. Проснутся бы. Мария больно, зажмурившись ущипнула себя за руку. В этой жизни только боль была настоящая. Все остальное - сон. Жуткий беспробудный сон в котором неподдельная - одна только боль. И зачем это ночью так хочется заснуть? Вот он настоящий кошмарный сон. Лучше бы проснутся...Но что-то надо было делать. Надо что-то делать! Надо! Шевелить сквозь боль руками и ногами что бы....
Мария не заметила, как уже несколько минут стояла неподвижно в накуренной приемной, в которой вот еще недавно она была своим человеком. А за тем старым столом со старой же пишущей машинкой, то же еще совсем недавно, была хозяйкой Лидия Петровна; секретарша у секретаря Райкома ВКП(б).
За дверью с нарастающим гулом набирал мощь сорванный почти голос Гвоздева. Секретарь ревел, как бык. Мария представила сейчас Лидку, Лидию Петровну, вжавшую голову в плечи с застывшими от ужаса глазами. Стало ее нестерпимо жаль. До боли в сердце жаль. Такую одинокую, гордую, но все же свою, родную. Жаль! Заплакать бы. Но слезные потоки так же были парализованы, как и все существо девушки. Было это совершенно ново для нее самой. С детства она была неугомонной и ежесекундно активной. Теперь же ее обморочное состояние, словно приковало ее к земле.
То, что выкрикивал сейчас Гущин за дверью - было уже, по сути, приговором. Приговором Лидке. А для нее, для Марии - что это могло означать? Что?
За спиной в приемную - маленькую без права на личную жизнь комнатушку - кто-то вошел. Откашлялся. Мужчина. Неловкая пронизывающая душу тишина. Мария Медленно повернулась лицом к вошедшему.
- Здравствуйте, Марья Ивановна.
Перед девушкой стоял он - тот самый лейтенант Виталий Захарович Урбезов. Так официально он когда-то сам представился Марии. Да, было что-то в нем крепкое, основательное. Он пытался улыбнуться, но вышла эта улыбка неестественно и, даже несколько комично на его постоянно серьезном лице.
- Здравствуйте. - Мария не узнала своего голоса, но потому, как кивнул ей в ответ офицер, поняла, что у нее получилось ответить.
- Вы к Гущину на прием?
- Я только что от него.
Виталий Захарович неловко помявшись, подошел ближе к Марии.
- У вас что-то случилось, Марья Ивановна?
- Да. То есть нет... то есть да...
- Я могу вам чем-то помочь?
- Ничем мне уже помочь нельзя. Ни мне, ни Лидке.
Мария почему-то не удивилась, что назвала свою уважаемую коллегу так фамильярно. Да, что уж теперь!
- А может смогу? - Еще раз откашлявшись, спросил лейтенант.
- Прощайте, Виталий Захарович. Мне пора. Спешу.
Мария пошатываясь, но довольно скоро вышла на улицу. Куда ей было пора? Куда спешить? А ноги уже привычной дорогой, хоть и неуверенно, вели ее к дому, где Райком снимал для нее комнату у хозяев - старика и немой старухи. Зачем она не сказала, что ей нужна помощь? Как никогда нужна! Только сейчас девушка так ясно поняла: теперь, надорванной от жуткой нестерпимой боли и ужаса на плече у этого лейтенанта было бы бесконечно легче существовать в этом мире. А от теперешнего одиночества и беспомощности - только в омут вниз головой. Боже, как плохо и тягостно на душе! И чем бы лейтенант мог ей сейчас помочь?! Действительно, - ничем. Разве своим плечом, могущим стать на время носовым платком. Но это хоть что-то. А сейчас...

3.

- Я должна увидеть их, Надя! Понимаешь, должна! Может в последний раз. Должна.
- Маша, ты подумай: чем все это может обернутся. Конечно дело твое. Тебе решать. Но может выйти только хуже! Тебе же сказано - дома сидеть. А вдруг тебя здесь не застанут.... Уж и не знаю, что будет!
- Хуже не будет. Но если я сегодня не увижу родителей, может так случится - никогда не увижу.
- Боже мой! Тебе, как что втемяшится в голову - ничем не выбьешь! И тебе как будто не страшно?
- А здесь, разве весело? Здесь еще страшнее! А так всего-то двенадцать километров! Туда и обратно - к вечеру буду. А там отец... помолится за меня.
- Что?! Ты совсем с ума сошла?!
- Нет.
- Ты становишься опасным человеком, Машка. Лидка чокнулась от страха и ты вместе с ней. Помолится! Может еще панихиду отслужит...
- Все. Я еду.
Мария решительно направилась к двери. Резко толкнула ее. Послышался гулкий глухой стук удара. И мужской вскрик. В дверном проеме стоял держась за голову старик, хозяин квартиры. Он, приседая, тер кровоточащий лоб и нелепо улыбался.
- Полтинничек... полтинничек я тут обронил, Марья Ивановна. А вы дверь открывали. Вот казус и вышел.
- Вам может голову йодом смазать, что бы больше казусов не происходило? - Марию трясло, - Или полтинничков отсыпать? Тридцать сребренничков не желаете?!А?!
- Не-а, не надобно, Марья Ивановна. Не надобно. А мы тута давеча слышали, что дела у вас на работе не ахти. Правда, что ли?
- Через замочную скважину у этой двери слышали... что ли?
- Не-а. Городок у нас маленький, слышно больно хорошо. Вон собаку вчерась прирезали через три улицы - так тут же, ночью, под окнами кто-то об этом поведал. И голос больно знакомый такой был. Вона как. Маленький городок, маленький.
- Что же и ночью полтиннички ищете? Поэтому все и слышно под окнами!? - Вдруг вскочила Надя.
- Эвон, как у вас голос на ночной-то похож, что про собаку шептал. Маленький городок, маленький....
Старик скользко улыбаясь зашаркал тапками по полу. Раздался громкий стук во входную дверь. Все вздрогнули. Хозяин квартиры остановился. Стук повторился. Старик медленно повернулся и, все так же, продолжая улыбаться пустой беззубой ямой рта, медленно протянул:
- С работы, наверное за вами приехали, Марья Ивановна! Мы то, старики, никого не ждем. За вами, за вами...
Он с наслаждением долго открывал ржавый засов, пока на пороге не появилась мужская фигура в военной форме и в фуражке. Мужчина откашлялся.
- Марья Ивановна Лутошкина здесь проживает?
- Как не здесь?! Здеся. Вона и двери у нее открыты. Ждет вас с утра. Вы входите, входите. Да и не одна она вовсе, а с подружкой- полуночницей.
Старик в слух захихикал.
- Разберемся.
В комнату к закаменевшим девушкам зашел он - лейтенант Виталий Захарович.
- Здравствуйте еще раз, Марья Ивановна. Я к вам.
Лейтенант закрыл за собой дверь.
- Не ждали? А я вот без приглашения решил зайти. Дело у меня к вам важное. Обсудим?
- Не здесь... Дышать тут нечем... Давайте на улице....
Мария упала на пол без чувств.

4.
- Я хочу съездить сегодня к родителям в Шерстни. Вы можете мне в этом помочь?
Мария до сих пор ощущала страшную слабость. Она невольно придерживалась за локоть Виталия. Но это ей было приятно и никакого дискомфорта не вызывало. Похоже, что и Виталию это очень нравилось. С шумом тянули паровозы разнокалиберные вагоны. Подмигивали семафоры. Бегали люди с инструментами в руках. Все было в движении на сортировочной станции, куда Виталий привел Марию для важного разговора.
Надя вежливо, но с опаской отдала подругу под крыло лейтенанта, когда та пришла в себя на полу съемной квартиры. Все-таки важный разговор с малознакомым мужчиной один на один... Но Наде, почему-то, на душе было спокойно за Марию. Не с прощелыгой же каким, а с лейтенантом ушла. Может что путное выйдет...
- Не хочу вас расстраивать, Марья Ивановна, но вам нельзя покидать пределы города.
- А вам откуда это известно?
- Город маленький, вести быстро разлетаются.
- Я уже сегодня не раз слышала о размерах нашего городка. Так вы сможете мне помочь?
- Простите, не смогу.
- Жаль, но мне очень нужно повидаться с родителями. Ведь вы в курсе что произошло со мной на службе? Может, мне придется увидеть их в последний раз.
- В курсе. Я о вашем деле многое знаю.
- Вот даже как?
- Именно поэтому я и пришел к вам. Что бы помочь. Но не покинуть город, подавшись к родителям, а оставить его, уехав со мной. Вы не против?
Мария остановилась. В ее глазах не было удивления. Не было страха; негодования. И даже не читался вопрос. Было что-то...
- Я понимаю ваше недоумение. Не смотрите на меня так....Но я готов все объяснить, если позволите.
Взгляд Марии позволял. Лейтенант улыбнулся.
- Знаете, есть такой прекрасный южный город в Белоруссии. В нем находится старая и надежная крепость. Она основательно укреплена не только крепкими стенами и пушками, но и крепкими солдатскими семьями. И, может так случиться, - если вы согласитесь, - крепость может стать еще крепче на одну такую семью. Вы не против? Вижу, что не против. Тогда я прошу вас, Марья Ивановна стать моей женой и через неделю уехать со мною на правах законной супруги в Брест. Как вы на это смотрите?
Мария смотрела на это округлившимися небесного цвета глазами и не знала как ответить.
- Понимаю, вам нужно время обдумать предложение. Но времени не так много, как хотелось бы. Вы, просто еще кое-что не знаете. Вам грозит опасность. Очень серьезная опасность. И наше социалистическое государство предлагает вам защиту от нее в виде законного брака с офицером советской красной армии, и членом компартии. Надеюсь, я не сказал ничего лишнего и обидного для вас. Ведь правда?
- Да, жизнь это сон. Иногда страшный, а иногда какой-то сказочный.
- И какое же место в этом сне отведено моему предложению?
- Место защиты от всего ужасного.
- Надеюсь эта защита не выглядит шантажом? Поверьте я....
- Это лучший шантаж, что мог приснится мне за последнее время.

5.

Поезд, громыхая, мчался на юг. Четвертые сутки в пыльном и раскаленном, как печь вагоне радовалась жизни Мария Урбезова. Лутошкина в девичестве. Теперь - Жена лейтенанта красной армии. Почему же раньше ее гибкий и проницательный ум не обнаружил эту приятность - быть женой офицера? Ведь и звучит бесподобно. И на самом деле прекрасно!
А паровоз стучал тяжелыми колесами о железное полотно, рассыпая пригоршни искр и выбрасывая в знойное июньское небо столбы дыма. Никогда она не думала, что страна в которой она живет такая большая. Нет, она учила в школе, что огромная, но это только слова и мертвые цифры. А тут - за окном мелькают километры и нет им конца! И новая Мария с новой фамилией всему удивлялась и радовалась. Вот и он - муж, сидевший напротив и смотревший на нее серьезно и ласково, радовал сердце так, что не было ничего роднее для нее сейчас: этого пыльного общего вагона, с шумными и резко пахнущими людьми; эта непрестанная болтанка со звенящими стаканами; этого странного, но приятного ощущения во всем теле, что ты жена доброго и умного человека. Почему-то Мария теперь точно была уверена, что очень давно знала Виталия. Но когда она с ним познакомилась, - не помнила.
Да и это не главное. Главное, что остались позади огромные проблемы в маленьком городке вместе с нудной и страшной, беспросветной жизнью. А еще важнее, что там же остался и страх... Страх - вот, что ясно осознала теперь жена лейтенанта - был главной бесконечно тяжелой плитой, что давила из дня в день и не давала дышать и спать.
Жаль было только Надюху, что осталась плакать на вокзале, то ли от горя расставания, то ли от зависти. И родителей, которые получили уже, наверное письмо и, молятся теперь за путешествующую дочь свою Марию, ныне жену офицера Урбезова.
А так: впереди видна была новая жизнь, светлая, радостная и мирная.
- Скоро приедем, Маша. Потерпи еще немного. - Тихо сказал Виталий.
- Сколько надо - столько и буду терпеть....
- А, молодожены! А я, смотрите-ка что раздобыл. Проголодались, небось?
И появившийся в проходе сосед с верхней полки, бойкий и непоседливый человечек положил на лежак газетный кулек из которого высыпались несколько небольших огурчиков.
- У нас то еще далеко до них, а здесь уже поспевать начали. Угощайтесь. Чего на них смотреть. На станции бабка торговала. Ну я и выменял их у нее...
- Спасибо, Владимир Ильич, вы почти такой же добрый как и вождь мирового пролетариата! - Засмеялась Мария.
- Да, родители мои не даром мне имя такое дали. Владимир - значит владеющий миром. Я, и в правду за мир во всем мире. А с отчеством - это имя просто дар великий! Пусть я и молодой, но прошу всех, как и вас вчера, называть меня и по отчеству. Не от величия своего какого-то, а от уважения к самому сочетанию такого имени и отчества. Вот.
Человечек, кряхтя, залез на свою верхнюю полку. Он вынул из кармана бутылочку и приложился к ней, занюхав рукавом.
- Мне по жизни с таким именем и отчеством везет постоянно. Вот и бабка на станции, когда узнала, почти бесплатно огурцов отсыпала и шкалик преподнесла. А я и по паспорту Владимир Ильич... только Левин! Как вам?! А?! Вот смотрите. То-то. Умные у меня родители оказались. Да вы ешьте огурцы-то, ешьте.
В деревне у нас раскулачивание проходило. А отец мой с братом своим купили до этого лошадь вторую. Вот. Две лошади на одну семью - сами понимаете в голодный год это многовато. Ха. Ну и повели их куда следует. Как, мол, это так: во всей стране, понимаешь, трудности, а у вас, дескать благоденствие и раздолье. Нехорошо, говорят. Будем вас судить. А я уже к тому времени в свою деревню приехал с женой и сынишкой грудным. Водителем на грузовик устроился. Стало быть захотел на земле предков пожить. Поработать. Поближе к родному пепелищу, значит. Вызывают меня, как свидетеля куда следует и спрашивают: ты, дорогой знал, что твои богатые родственнички от избытка денег вторую скотинку покупают. А? Знал, говорю. А почему ты, говорят, как комсомолец не предотвратил такое преступление их против социализма? А я им: где же тут преступление? А ты знаешь - они мне - что в стране плохо совсем, в том числе и тягловой силой на полях? А я: слышал, чай не на луне живу. Тогда, говорит, и ты, как соучастник в кулацких делах пойдешь вместе с ними под следствие. Понял? Я говорю: понял. Только разрешите, и я вам, благородные органы дознания расскажу кое что.
Он еще отхлебнул из бутылочки и продолжил:
- Вот вы моих родителев в кулаки записали, а зря, говорю. Они мне: а ты так не думаешь? Нет, отвечаю, не думаю. Это от чего же комсомолец так не думает, а? А потому, говорю, что мама и папа мои, дорогие товарищи, и назвали меня в честь великого Ленина! И отец отчество свое подарил, что бы я, хотя бы как носящий имя и отчество вождя, мог правильно назвать вещи своими именами. Вот лошадь, например смог бы правильно назвать. Что это ты городишь? - они меня вопрошают. А ничего, - ответствую им! Я, как носящий такие инициалы нарекаю лошадь сию именем Коммуна и отдаю ее на благо страны в полное ее распоряжение. И если вы осудите за такие поступки честных трудящихся - я до самого Калинина дойду и пожалуюсь на ваш политический беспредел!!! Вот.
В воздухе пропахшем табаком и туалетом повисла долгая пауза.
- Что же дальше? - Марию разбирал смех.
- Пришлось вторую лошадь Пролетарием назвать и в колхоз сдать. Но зато все обошлось и нас не тронули, а меня даже похвалили.
Мария громко засмеялась. Виталий был серьезен, как никогда. Смешной это был малый на верхней полке. Лицом был, словно взрослый, а поведением и ростком, словно мальчишка-подросток. Он еще долго потом что-то смешное рассказывал, пока не допил свой шкалик.
- Ну, ладно, молодожены. Я тут одного земляка встретил в соседнем вагоне. Схожу, навещу. А вы поворкуйте, а то надоел я вам своей болтовней хуже горькой редьки. Это я с детства такой. Несет меня. Эх жизнь моя пропащая....
Он ловко слетел с полки. Одел сапоги без портянок и...был таков.
- Смешной какой, Владимир Ильич, правда? - Мария до сих пор смеялась.
- Маша, можно тебя попросить?
- Конечно, товарищ лейтенант!
- Маша, милая, не вступай с ним ни в какие разговоры, прошу тебя.
И Виталий посмотрел в глаза Марии так, что холодок пробежал у нее по спине несколько раз.
- Есть! А почему, позволь спросить?
- Ты можешь исполнить мою просьбу?
- Могу, но почему? Он же ничего такого...
- Не говори с ним. - Поставил точку Виталий. - Не говори.
Долгое молчание продлилось до тех пор, пока за окном вагона совсем не стало темно. Наступала ночь.
- Ложись здесь. - Показал Виталий на правую полку сверху.
- Я не хочу сверху спать. Я могу упасть. И вообще я высоты боюсь.
- Маша, ложись, пожалуйста сюда. Я тебя очень прошу.
И снова - такой взгляд, что ослушаться просто невозможно.
- Хорошо, дорогой. Только и я тебя прошу, говорить со мною поласковее. Хорошо? Я тебя очень прошу!
Мария залезла на жесткую полку и демонстративно повернулась к стене. Вагон шатало, поезд мчался. Мария долго не могла уснуть. Нет, она не злилась на Виталия. Надо, - так надо. Мужчине видней. Только ей всегда казалось, что отношения молодоженов должны быть... другими, что ли. Ну да ладно....
- Утро вечера мудренее. - Вслух, но тихо произнесла она.
Но ее никто не услышал. Нижняя полка, где должен был спать ее муж была пуста.

6.

Марию разбудили странные звуки. Поезд скрипел и метался, но звуки были явно не от движения большой железной машины. Мария повернулась и в неярком освещении в проходе между лежаков увидала как две мужские фигуры грузно валятся на лежак снизу где должен был спать Виталий. В силуэтах девушка сразу узнала самого Виталия и их маленького соседа Владимира Ильича. Все сразу стало понятно. Владимир Ильич был изрядно пьян, и в добавок все лицо его было в крови.
Звуки исходили из безвольно открытого рта тезки вождя мировой революции. Он яростно сопел и по временам стучал себя в хилую грудь кулаком.
- Да ложись уже спать. Володя, хватит бузить. Тебе и так уже досталось довольно.
Виталий пытался уложить несчастного на нижний лежак, но Владимир Ильич с проворностью ваньки-встаньки вновь садился на пятую точку.
- Будь добр, усни уже наконец!
- Нет! И еще раз - нет! Все вы, как последние трусы не хотите знать правду! - Вдруг громко заорал Владимир Ильич. - Не желаете знать! Врете сами себе! А я все знаю и скажу вам всем прямо в ваши лживые рожи: от правды никуда не денешься. Понял?!
- Замолчи, по хорошему тебя прошу!
Повесть полностью