МОНАШЕСТВО

Ответы митрополита Афанасия Лимассольского на вопросы монашествующих. Беседа в Зачатьевском монастыре (Москва)

— Владыка, часто бывает так, что мы, когда только приходим в монастырь, имеем какое-то благоговение, трепет. Но потом, к сожалению, приходит привычка, и мы живем уже без этого благоговения, и в храм входим совершенно спокойно, и к святыням прикладываемся уже не с таким трепетом, как раньше.Как к этому относиться?

— Первую благодать человек получает даром. Господь подает ее, чтобы человек вкусил сладость любви Божией, но постепенно благодать отступает, чтобы человек подвизался и приобрел эту благодать уже сам – тогда у нее будут глубокие корни. А если Бог продолжал бы даром давать нам Свою благодать, то мы остались бы детьми, которые все время кормятся молоком и никогда не вырастают. Господь знает, что нам нужна и твердая пища, и поэтому благодать потихоньку отступает, чтобы человек стал сильным и на самом деле духовным. Дерево, только что посаженное, мы поливаем каждый день, чтобы оно прижилось, но постепенно мы поливаем его все меньше, чтобы оно глубоко пустило свои корни и укрепилось.

Если говорить о монашестве, то хорошо, когда настоятель особенно заботится о только что пришедшем человеке. Но потом нужно, чтобы игумен в каких-то случаях оставлял его одного, чтобы тот «пустил корни». Сестры должны научиться стоять на своих ногах, не быть маленькими детьми, которые, чуть что, бегут к мамочке.

— Святые говорят: «Помни последняя твоя и вовеки не согрешиши». Когда мы болеем или кто-то рядом умирает, в нас возбуждается память смертная, но мы очень быстро ее теряем. Как научиться памяти смертной?

— Это духовное делание не для всех. Я считаю, что далеко не все молодые могут им заниматься. Мы, переступившие 55-летний возраст, волей-неволей верим в то, что умрем. А молодому в это поверить нелегко.

Память смертная действительно помогает при некоторых бранях, например, при плотских помыслах или тщеславии. Допустим, тщеславие подсказывает сестре: «Скоро ты станешь игуменией», и она начинает воображать, будто у нее двести монахинь и она проводит для них беседу. Тогда она может сказать себе: «Я сегодня умру. Разве я живу для того, чтобы стать игуменией?» Так что в некоторых случаях память смертная помогает, но в наше время к этому деланию нужно относиться с большой осторожностью, потому что у современных молодых людей большая склонность к унынию. Поэтому их лучше учить расправлять крылышки и летать с помощью любви Христовой. С любовью Христовой они полетят быстрее, чем с памятью смертной.

— Не могли бы Вы сказать, какие отношения должны быть у монахинь с родственниками?

— Близкие отношения с родственниками — это большая опасность, особенно для женского монашества. Мужчины более толстокожи, а женщины более чувствительны, для них легко завязать дружбу, легко сострадать другому человеку, легко любить. Само по себе это хорошо, но для монаха может обратиться против него. И поэтому сестры должны обращать самое пристальное внимание на свое сердце. Монах заключил брак с Богом, и никто другой уже не может входить в его сердце. Поэтому мы и отрекаемся от всего. Те обеты, которые мы даем в постриге, – это как раз средство, которое освобождает нас от всего.
Я знаю, что для женщины очень трудно чувствовать себя одинокой: Господь создал ее, чтобы она была вместе с Адамом. Но монахиня должна знать, что она не одна, она всегда должна быть со своим Женихом Христом. Я понимаю, что в женской природе заложена потребность быть с кем-то в тесных отношениях, и поэтому преодоление этой потребности — большой подвиг для монахини. Но ей это удастся, если она будет постоянно молиться, читать, если матушка и сестры будут постоянно напоминать ей о цели — любви ко Христу.

У нас не должно быть никакой дружбы с миром. И монахине необходимо следить за тем, чтобы относиться к своим родителям так же, как она относится ко всем остальным. К ним не должно быть особой любви, потому что Богу это неугодно.

У нас в монастыре св. Ираклия были монахини — мать и дочь. Сначала в монастырь пришла дочка, а через десять лет — ее мама. Так вот, никто из сестер не знал, что они родственники, потому что межу ними никогда не было никаких особенных отношений. Духовник монастыря даже запретил им разговаривать. Только когда мать умерла, мы сказали сестрам, что это были мать и дочь. И даже в последние дни перед смертью матери дочь не приходила к ней, чтобы подать ей стакан воды, — за ней ухаживала другая сестра. Они относились друг к другу так же, как ко всем остальным сестрам в монастыре. И это потому, что у них в обители был прекрасный духовник, который хорошо знал женскую психологию и понимал, что между ними могут возобновиться отношения мать–дочь: мать будет заботиться о дочке, а дочка о матери. Но сердце монаха должно быть абсолютно свободным.

— Старец Иосиф Исихаст учил молиться ночью. Можно ли нам применять это его наставление в нашей жизни?

— Да, ночь — благословенное время для монаха. Старец приводил такое сравнение: купец весь день продает, а ночью считает денежки. Так и монах: целый день бегает, а ночью обладает сокровищем. Несколько часов в келии он проводит один, он может молиться, может возделывать слезы, любовь ко Христу, память смертную — все, что необходимо душе монаха. Конечно, бывают обстоятельства, когда режим приходится менять. Но мы как настоятели обязательно должны заботиться о том, чтобы дать монашествующим возможность молиться вечером или ночью. И авва Исаак говорит, что ночные труды гораздо более ценны, чем дневные.

В одном монастыре в моей епархии каждый вечер, в 19.00, когда заканчивается повечерие и все уходят в келью, 5 или 7 сестер остаются в церкви и до 3.30, то есть до начала утреннего богослужения, молятся. Главным образом, они занимаются умной молитвой, читают псалтирь, Священное Писание, Богородичные каноны или канон празднуемого святого. Вся ночь проходит в духовных занятиях. Сестры разделены на группы, и один раз в неделю каждая группа остается в храме. Так что в этом участвуют все.

— Часто ли у вас бывают всенощные бдения?

— Примерно 60 раз в год: во все Господские и Богородичные праздники, праздники великих святых. Бывают внеочередные бдения, когда кто-то заболевает, и мы за него молимся, или случается какое-то искушение в монастыре, в Церкви или вообще в мире. Тогда мы совершаем всенощное бдение, чтобы Бог помог нам. Искушение, сказал Господь, прогоняется молитвой и постом. Если что-то серьезное происходит на нашей родине, в мире или в Церкви, то в течение недели или пяти дней вся братия постится, и каждый день совершается всенощное бдение.

Бдение обычно начинается в 18.45 и заканчивается примерно в 3.30, а если великий праздник, то и позже. Потом отцам раздают небольшое угощение, и они уходят в келью отдыхать. В 10.00 у нас общая трапеза. Если день выходной, то после трапезы все уходят в кельи и молятся, у нас не разрешается гулять и болтать друг с другом. Мы стараемся проводить такой день в безмолвии. А если день рабочий, то после трапезы мы выходим на послушание. В женских монастырях режим такой же.

— Как часто совершаются литургии в женских монастырях и как часто сестры причащаются?

— И в женских, и в мужских монастырях литургия совершается не меньше четырех раз в неделю, потому что мы причащаемся по вторникам, четвергам, субботам и воскресеньям.

— Владыка, сестрам гораздо легче слушаться игумению, чем кого-то из старших сестер. Правильно ли это?

— Это объяснимо, но нездорово. Послушание игумену должно быть первой ступенью, но не это искомое. Истинный монах, который понял, что значит послушание, слушается не только игумена. Игумену он окажет послушание в любом случае: из любви или из страха. Я вообще не сужу о монахе по тому, слушается ли он игумена. Я сужу о нем по его отношению к другим братьям – вот там он обнаруживает себя. Я видел монахов и монахинь, которые совершенно послушны игумену, но при этом постоянно противятся ближним. Что это за монах, который так поступает? Что он понял в послушании? Он ли подражатель Христа? Его послушание — это ничто. Оно не только не доброе, но даже лукавое. Он слушается, потому что хочет снискать доброе расположение игумена, но как только он выходит от игумена, то снимает маску и становится огромным искушением для всех прочих. Такой монах похож на ежа, которого хочешь погладить, а он выпускает иголки.

Для монаха, который подвизается в послушании, является радостью оказать повиновение любому брату. Конечно, с рассуждением, потому что иногда братья дают распоряжения безрассудно: один говорит: «Делай это», другой — «Нет, это». Человек не может делать всё. Однако если у него есть любовь и смирение, то он скажет: «Отче, буди благословенно, но сейчас я не могу, потому что у меня есть другое дело». В любом случае, у него должно быть расположение слушаться.

Я сам говорю братьям так: «Для меня лучше, чтобы у вас были хорошие отношения не со мной, а друг с другом». У апостола есть такие слова: «Кто говорит: “я люблю Бога”, а брата своего ненавидит, тот лжец» (1 Ин. 4, 20). Это можно отнести и к монахам. Кто говорит: «Я слушаюсь игумена», но при этом целый день ссорится с другими, тот лжец. В первую очередь он лжет самому себе. И игумен должен помочь ему понять, что так поступать не следует. Добродетель состоит в том, чтобы оказывать послушание брату.

Я много лет жил при своем старце, и мне нисколько не было трудно его слушаться, потому что я его очень любил. Что бы он мне ни говорил, я хотел это исполнить, чтобы упокоить его. Но мне было трудно слушаться отцов. Вот там мне приходилось отсекать свою волю. Один отец говорил мне: «Пойди принеси стакан с кухни», я шел, там мне говорили: «Иди туда», приходил, а там меня посылали в другое место… Вот это было трудно, а слушаться старца было очень легко.

— Сколько желательно спать монаху?

— Старец Паисий спал час-два. Я ему как-то говорю: «Батюшка, ты один час поспал». А он мне отвечает: «Один час – это же 60 минут, а если ты посчитаешь сколько секунд — сотни!». Но это его мера, не наша. Я думаю, что монаху нужно спать 4–5 часов ночью, чтобы его голова хорошо работала на послушании и на службе, и примерно 2–2, 5 часов днем, чтобы отдохнуть после рабочего дня и чтобы бодрствовать на своем правиле. Всего от 6 до 8 часов. Если монах спит менее 6 часов, то возникнут трудности, если более 8 часов – тоже будут проблемы. Итак, от 6 до 8 часов в соответствии с силами и возрастом.

— Часто наши разговоры превращаются в пустословие. Как этого избежать?

— Нужно избегать крайностей. Монастырь должен быть как одна семья: сестры могут разговаривать друг с другом, но нужно приучить их не говорить ничего вредного, чтобы не было сплетен, пересудов, осуждения. Сестры должны научиться следить за тем, что они говорят.

И ни в коем случае нельзя, чтобы сестры говорили друг другу помыслы, особенно если эти помыслы касаются третьего лица. Чтобы в монастыре было полное молчание, никто друг с другом не говорил — такого никогда не будет. Но за разговорами такого характера: «Ты знаешь, что сделала такая-то сестра и что сказала такая-то?» — надо следить и за них наказывать. Это микроб, который проникает и в братства, и в сестринства, и который может просто уничтожить монастырь. Если игумен не станет обращать на это внимания и будет терпеть в монастыре брата, который будоражит, ссорит братьев друг с другом (мы таких называем половником, который все перемешивает), то в обители будут большие проблемы. Помните, как Иоанн Лествичник, изгоняя монаха, поступавшего подобным образом, сказал: «Нам в монастыре не нужен видимый демон, нам хватает невидимого». И правда, такие монахи и монахини — это видимые демоны, которые будоражат все братство. Если игумен узнает нечто подобное о каком-то брате, то должен его вызвать, строго наказать, постоянно делать замечания и пригрозить, что если он не прекратит нашептывать, то его выставят на позор перед всем братством и братья его изгонят.

Я расскажу вам об одном монастыре нашей епархии. Этот монастырь, когда я был еще ребенком, вдохновил меня стать монахом. В 16 лет я увидел на карте этот монастырь, сел на велосипед и три часа ехал туда, чтобы стать там монахом. Я не знал, что нельзя стать монахом в женском монастыре: монастырь — и все, мне этого было достаточно. Матушка там была настоящая святая. У нее было 70 монахинь — молодые, очень хорошие, подвижницы, постницы, искусные во внутренней борьбе. Но после того, как матушка умерла, сестры начали уходить. Сейчас там осталось всего 6 человек. Очень тяжелая ситуация.

У меня было страшное недоумение: что случилось, почему развалился монастырь, где были такие прекрасные монахини? Они сами выстроили этот монастырь, приложили огромные труды. И поскольку я был у них духовником (до того, как обитель окончательно распалась), я понял причину случившегося. Несмотря на то, что у этих монахинь были все добродетели, они не обращали внимания на одно вроде бы небольшое дело — нашептывания, наговоры, то есть одна говорила о другой и, самое худшее, они говорили о матушке. Одна сестра рассказывала мне: «Когда я была послушницей, матушка позвала меня и сказала: «Мария, иди к цыплятам». Когда я шла, другая сестра меня подозвала и говорит: «Тебя куда матушка послала?» — «К цыплятам». — «А почему она тебя послала, а не другую сестру? Сестра Харитина целый день с ней, почему она ее не послала? Ты вообще маленькая, в цыплятах ничего не понимаешь». Все, ум этой Марии был помрачен. А она при этом ничего не рассказала матушке, чтобы ее не огорчать и не создавать проблем. И так происходило между всеми сестрами постоянно. В итоге они каждый день ссорились, в церкви ругались, в трапезной ругались. И уходили, уходили, уходили, пока монастырь не развалился окончательно. Вот так. В посте они были первыми, в бдении первыми, в трудах первыми — во всем были очень внимательны, только на разговоры не обратили внимания. И матушка тоже не обращала на это внимания, а тогдашний духовник был очень мягким человеком и не мог ничего поделать. И все — монастырь разрушен. Наговоры, нашептывания приносят огромное искушение. Это маленький микроб, который может уничтожить весь организм. Я думаю, что это очень опасный грех, опаснее, чем некоторые великие грехи.

Сестринство – это семья. И как в семье есть какие-то недостатки, так и в монашеском обществе есть недостатки, которых мы не можем увидеть сразу. Постепенно они превращаются в болезнь: или в постоянное смехотворство, или в болтливость, или в пересуды, или в непослушание, или в тайноядение и многое другое. На Святой Горе, живя в скитах, мы знали, у какого скита какой «микроб», но мы знали и о добродетелях. Например, знали, что в таком-то братстве никогда не говорят между собой о других людях. И действительно, там никогда не было слышно ни одного слова о другом человеке, потому что старец обращал на это внимание. А в других братствах, равным образом аскетичных, хороших, старец просто не указывал на это, и братьям нравилось обсуждать других.

Я сам понял потом, уже в монастыре, что какие-то вещи проникают в братство не по злому умыслу, а по невнимательности, и мне приходилось сразу это отсекать, причем резко. Приведу простой пример. У нас от старца осталась традиция: после повечерия — ни одного слова, сразу по келиям. Когда я стал игуменом, то вначале несколько отступил от этого правила. У меня в монастыре все братья были молодыми (было 3 монаха и 19 послушников), иногда поддавались унынию, поэтому я после повечерия стоял минут пять рядом с церковью и разговаривал с ними о чем-нибудь приятном, мог пошутить, чтобы они шли в келии радостными. Но потом я увидел, что это стало уставом. Они стали так делать и без меня. Я-то стоял пять минут, а они, когда меня не было, стояли двадцать пять минут. Я понял, что это микроб, который начинает развиваться. И тогда я сказал: «Хватит. Закончилось повечерие — ни одного слова. Что бы ни случилось, нельзя говорить ни одного слова, даже мне. Все, что хотите — завтра».

Наш старец в свое время соблюдал это правило очень строго. Я как-то пришел вечером к нему и говорю: «Батюшка, все, не могу, умираю». Он мне в ответ: «Ну, мы тебя завтра похороним». Чтобы мы ни хотели сказать – завтра, не сейчас. Сейчас — келия, молитва.