Православная Поэзия

(samaralit.ru/?p=16725)
Народ вернулся к православной вере. И поэты здесь не стали исключением. Возродилась и духовная поэзия. Дело только не в ее названии, – подлинная духовная поэзия измеряется не количеством упоминаний Всевышнего и частотой цитирования Священного Писания, а глубиной таланта и более ничем…
Православная лирика рассматривается отечественным литературоведением не просто как возрождающаяся традиция духовной поэзии, а как оригинальный литературный феномен, как новаторское явление литературного процесса рубежа XX – XXI вв.
Истинная поэзия всегда духовна. Но в последнее время этот термин все чаще употребляется применительно к стихотворениям с религиозной тематикой, трактуя ее не в меру широко.
Русские духовные стихи получили наибольшее распространение в XV – XVI вв. Они имели «религиозное содержание, заимствованное из Библии, Житий святых и других церковных источников, с примесью разных посторонних элементов» Наиболее популярными были стихотворения о Страстях Господних и страданиях Лазаря, о Богоматери, о приближении антихристова века и Страшного Суда. Их пели бродячие калеки или «калики перехожие».
Современному же оседлому, обладающему отменным здоровьем стихотворцу достаточно только несколько раз упомянуть Имя Божие, как его тут же зачисляют в легион пишущих на «религиозную тему». Сейчас, кажется уже все поэты «дружно взывают к Господу, благо снят такой долгий запрет» [15]. Справедливости ради надо сказать, что русские поэты и в советское время обращались к Библии (А. Тарковский, И. Бродский, Д. Самойлов, О. Чухонцев, В. Соколов, Н. Тряпкин, Н. Рубцов, Ю. Кузнецов).
Современную духовную поэзию можно разделить на три группы. Первая, самая многочисленная и словоохотливая, отличается необыкновенной оперативностью, быстротой мышления и инициативностью…
Раньше они воспевали КАМАЗ,
Лихо строчили про БАМ.
Ныне советский поэт-богомаз
Бодро вторгается в храм.
(Сергей Воробьев) [4]
Духовная поэзия – необычайно сложная и деликатная область русской литературы. Вступающему в нее необходимо преодолеть три основных препятствия:
1) филологическое (проблема соединения церковного и литературного языка, особенно в семантическом отношении);
2) религиозное (проблема обновленчества);
3) личностное (проблема духовного роста, степени постижения Бога).
«Вот почему, – пишет А. Архангельский, – профессионалы отступают перед величием и непосильностью задачи… А дилетанты ничего не страшатся – ибо они не чувствуют, не слышат страшного безмолвия своих слов» [2, с. 242].
Анатолий Пикач заметил, что для целой ветви поэзии «характерны на сегодня… слияние политического и религиозного пафоса» [16, с.19]. Многие лирики просто не понимают сущности религии, они считают ее разновидность идеологии: «Спаси, Христос! Кругом одна измена…» (В. Костров). А ведь Иисус Христос был послан не для того, чтобы развязывать чьи-либо политические или идеологические узлы, а спасать весь род человеческий.Есть, к счастью, у нас лирики, умеющие говорить о высоком без наивного восторга и без досадной для читателя напыщенности. Они составляют вторую группу поэтов (это покойный Юрий Кузнецов, о творчестве которого нужно говорить отдельно, Нина Карташева, Николай Рачков, Инна Лиснянская, Новелла Матвеева, Глеб Горбовский, Денис Коротаев, Владимир Скиф, Татьяна Смертина, Юрий Лощиц, Мария Аввакумова, Олеся Николаева, Светлана Кекова, Надежда Веселовская и др.) Литературовед Наталья Гордиенко считает, что их лирика относится к творчеству православно-созерцательного типа, которое «создается приверженцами православной традиции, но не ревнителями, а участливыми наблюдателями и созерцателями ее; их жизнь протекает не внутри церковной традиции, а вне ее, хотя и в согласии с основными духовными импульсами, порождаемыми ею. Данный вариант духовной лирики сопровождается сложной мировоззренческой эволюцией, мотивами исканий и сомнений, борьбы веры и неверия при безусловной устремленности к высшему началу, тяготеет к индивидуально-авторскому преломлению духовной традиции, а не к всецелому, канонически строгому, всепроникающему погружению в нее как в единственно возможный способ духовно-телесного существования» [6, с. 2].
Таков, например, Николай Рачков, обладающий чистым и умиротворенным голосом:
В надзвёздном царственном эфире,
Где дух на троне, а не плоть,
Один, один безгрешный в мире
Всемилостивый наш Господь.
В руках, как дивное сказанье,
Наполненная по края,
Сияет чаша со слезами,
И это Родина моя. [18]
Новелла Матвеева более эмоциональна, она живо откликается на события и факты, которые имеют внутренний, сакральный смысл. Когда Анатолий Чубайс, один из вождей и идеологов наших либералов, заявил о своей ненависти к Ф.М. Достоевскому – тут же появилось и стихотворение поэтессы:
Ганечка Иволгин грянулся в обморок, но –
В пламя камина за кипой деньжищ не полез.
Гордый. А эти полезли бы. Им всё равно.
Помнишь, в начале тупых девяностых годов
Эти – полезли. А кто и сегодня готов…
Странная «гордость» однако у этих скотов!
И к Достоевскому – странный у них интерес…
(«Новые типы») [12]
Матвеева понимает: зло сидит не только в собственной личности, оно вообще персонифицировано, и борьбу с ним вести необходимо – как внутреннюю, так и внешнюю:
Все грешны. Всех уравнять бы,
Кажись, по общему сходству?
Но кто-то грех ненавидит,
А кто-то – рад греховодству. [12]
Самая заметная поэтесса, сражающаяся и сегодня на «внешних рубежах», – Нина Карташева. Печататься она стала в 1990 году, первая публикация была в девятом номере журнала «Наш современник». «Это еще были такие времена, – рассказывает Карташева, – когда слово «Бог» писали с маленькой буквы, а слово «Воскресение» было известно только, как день недели.
Потом был разрушен коммунистический режим. Все смешалось, и в этом смешении могли разобраться только посвященные. А бывшие советские атеистически воспитанные люди поверили во все: и в экстрасенса Кашпировского, и в НЛО… И вот тогда я, опять же почти помимо моей воли, решила, то есть не решила, а Бог привел, нести мое простое православное слово людям – и я вышла на это служение. И жить мне стало гораздо труднее и страшнее. Но я благодарна Богу, если хоть один человек, читая мои стихи, открыл для себя мир Божьего чуда, молитвы и радости православной веры.
В России ныне царствует власть денег, деньги в чужих руках. Русские вновь унижены и обобраны, русских все меньше, в России поселяются кавказцы, среднеазиаты, неудивительно, что их становится больше и больше, для них другие условия. И они сплочены, помогают своим. Русские должны также помогать своим, где бы они ни были, мы кровные сродники» [5].
Помогите тому, кто слабее.
Русский русского да не покинет,
И в беде своего пожалеет,
Не забудет и не отринет. [9]
«– Нина, как Вы, будучи православной христианкой, относитесь к Вашему поэтическому дару?
– На этот вопрос ответить и просто, и сложно. Понять меня сможет только верующий человек. Талант у всех от Бога. Но этим талантом во чтобы то ни стало старается завладеть противобог, за талантливым человеком ходит не один бес, а семеро, бороться с ними очень тяжело, если нет помощи Бога и Его светлых ангелов. А к Богу обращаться не все таланты хотят. Поэтому в ХХ веке, и ныне, так мало духовных поэтов и писателей, стихотворцев я не считаю, даже если они и пишут православно, но бездарно. Бог одаряет одного из тысячи. Конечно, сатана тут же платит гонорар долларами и рублями, если поэты служат ему, воспевая измену, жестокость и прочие прелести. Бог же с платой, хоть и медлит, но уж Его награда не сравнится с долларами, ибо это красота и жизнь, свет и любовь. Только в них судьба России. Тогда и хлеб насущный приложится.
Время сейчас гораздо страшнее и коварнее советского. Сказано: не бойтесь убивающих тело, бойтесь убивающих душу. С телом уже расправились, теперь враги рода человеческого покусились на душу.
– Что Вы думаете о положении православной веры и Церкви в современной России?
– К Церкви сейчас у власть и деньги имущих отношение лояльное, но им нужна церковь смирившихся перед ними. Из рабов Божиих сделать рабов себе, используя наши самые прекрасные христианские качества: смирение, терпение. Поэтому в народе появилось непротивление злу, теплохладность. Уже нет того горячего подъема, который был в 1990 – 95 гг. Для Церкви лучше гонители, чем растлители» [5].
Теперь не жди свободы в слове,
Статья за то, что мы без прав.
Законы стряпчие готовят,
Законы Божии поправ.
Неужто я была в гордыне,
Когда воспела русский стан?
Кругом и трусость, и обман.
Вождя не вижу в русском стане,
Терпенье и бесплатный труд.
С двойным гражданством россияне
За экстремизм меня сметут.
Но все же я смиренным слогом
Напомню русским об одном:
Смиряться надо перед Богом,
Но не смиряться перед злом. [9]
Бороться со злом – вот нравственное кредо Нины Карташевой: «Даже наши лучшие православные христианские качества враги Божии и враги России стараются приспособить к себе. Нас, рабов Божиих, они хотят превратить в рабов для себя: “Смиряйтесь, терпите!”. Но, дорогие мои, смиряться мы должны перед Богом; перед врагами смиряться – сугубый грех. Любить их можно, но смиряться, позволять им делать бесчинства – это грех. Наступили те времена, когда компромиссы уже неприемлемы, уже нельзя ладить. Середины между злом и добром не может быть» [5].
«Что касается гражданской пассивности православных и приведенных слов из Писания, скажу следующее, – говорит епископ Сыктывкарский и Воркутинский Питирим (Волочков). – Здесь мы имеем дело с не совсем точным переводом, что «всякая власть от Бога». На это обратил внимание в свое время еще митрополит Петербургский Питирим, один из авторитетнейших иерархов Церкви, говоря, что слова следовало перевести как «всякая власть должна быть от Бога» – и тут же от себя добавлял: «ну не от народа же ей быть». Если же мы возьмем синодальное издание Евангелия на церковнославянском языке, то увидим следующие слова: «Несть бо власть, аще не от Бога» – то есть не является властью, если не от Бога.
В духовном смысле так и есть. Апостол Павел говорит, что «сущие же власти от Бога учинены суть». Что это значит? Это значит, что не признается властью власть, если она не от Бога, поскольку подлинные власти Богом учреждены! Слово же «сущий» означает в данном контексте «подлинный», «истинный», «настоящий» (вспомните выражение «сущая правда»), а вовсе не «существующий» или «всякий» как значится в современном переводе Священного Писания. Мы как православные христиане обязаны де-факто полностью признавать эту «демократическую» власть, попущенную Богом для нашего исправления, подчиняться ее законам, даже сотрудничать с ней во благо Церкви и Отечества. Но мы, русские, свободны от духовного послушания этой власти» [17, с. 14].
Свои программные идеи Нина Карташева высказывает как всегда откровенно: «Приход к власти национального русского лидера возможен только в случае перелома в самой власти. А народ устал. России нужен, пожалуй, пиночетовский вариант, все другие, более мягкие варианты невозможны, потому что упущено время. Только здоровый русский Национализм спасет Родину. Национальный Вождь и его правительство – потом, возможно, теократическое, православное правление для укрепления духа нации – и только потом, если Бог даст, самодержавный, а не кукольный Царь. Пока у нас ни Государя, ни государства. Ни самодержавия, ни православия? А Народность? Наш Народ уже добивают. Разброд и шатания по партиям и блокам. Только национальная идея нас спасет. Русского национализма не надо бояться, будет хорошо русским – будет хорошо всем народам России. Добьют русских – свалят древо, с которого сами кормятся» [7]. Эти мысли перекликаются с программными заявлениями Валентина Распутина: «Национальную идею искать не надо, она лежит на виду. Это правительство наших, а не чужих национальных интересов, восстановление и защита традиционных ценностей, изгнание в шею всех, кто развращает и дурачит народ, опора на русское имя, которое таит в себе огромную, сейчас отвергаемую силу, одинаковое государственное тягло для всех субъектов Федерации. Это покончить с обезьяньим подражательством чужому образу жизни, остановить нашествие иноземной уродливой «культуры», создать порядок, который бы ш ё л по направлению нашего исторического и духовного строения, а не коверкал его» [27].
В отличие от «среднерусской» светской лирики (на самом деле атеистов среди подлинных русских патриотов очень мало), Нина Карташева призывает к действию, к сопротивлению:
В беспамятстве время от крови и слез,
Бесчинствуют новые тати…
Великомученик-великоросс
И всякий народ! Вставайте.
Поэтесса не видит в наших лидерах православных, она знает, что судить надо не по словам, а по делам:
Не верьте этим господам,
Хоть крест они теперь целуют,
И строят храм, но стыд и срам,
Рубли сиротские воруют.
А Бог не жертвы просит, нет!
Он милости от сердца хочет,
Не толковать Его Завет,
А исполнять. И не порочить.
А эти господа всегда,
Еще товарищами были,
Героев славили труда,
Но сами по труду не жили.
Исчезнут снова, яко дым.
Ложь не исправить новой ложью.
Не приспособить Церковь к ним,
Она еще покуда Божья.
Не случайно в ее поэзии говорится о народном ополчении:
Нет, я люблю не битву, а уют,
Детей, наряды, музыку, природу.
Да только жить спокойно не дают,
Конец готовят Русскому Народу.
Но за уют я не пойду в полон,
Напрасно ворон надо мною кружит.
Как испокон я встала у икон,
Сняла кольцо, чтоб ты купил оружье.
Земная брань – отражение битвы небесной. Кондопога, Манежка, Сагра – ее зримые вехи. Нина Карташева предчувствует победу, в грохоте «окаянных дней» она слышит горний голос:
Там у Бога обителей много,
Здесь в России нет места для нас,
Гонят Русских с родного порога,
Спущен с гор иудеем «кавказ».
Богородица очи открыла:
«У Христа вы остались одни.
Только русская вера и сила
Победит окаянные дни».
В третью группу духовной поэзии входят православные поэты, искренне и глубоко верующие и понимающие, что «духовный стих по своему религиозному содержанию стоит вне текущих мелочей действительности» [3, с. 306]. Творчество этих авторов, «живущих внутри духовной традиции, иначе можно назвать православно-воцерковлённой поэзией. Доминантой их мировоззрения является не просто религиозное, но церковное сознание, воссоздание самой реальности Церкви как высшей ценности бытия. Характерные особенности православно-воцерковлённого типа поэзии – внутренняя причастность к литургической традиции, духовной практике молитвы, опыту отцов Церкви, использование иконического пространства и литургического времени» [6].