Рассказы

— Ты что же, теперь каждое воскресенье в церковь ходишь?
— Да, в общем-то… и накануне… и другие праздники есть… и по будням стараюсь…
— Вот это да! Со всей семьей? А вы поститесь? Или поститься теперь не нужно? Исповедуешься священнику? А старшего вы в православную школу отдали? Ты и в Ангелов, и в бесов веришь или только в Бога? А с женой вы ругаетесь? Курить ты, что, бросил? А вина тебе можно? Библию читаете? А жития святых?...

Друзья недаром обстреливали Сергея вопросами. Собравшись вместе впервые за несколько лет, они не могли узнать своего старого приятеля. Сергей С., как и многие другие, был крещен в детстве благодаря настойчивости «отсталой» бабушки, но пионерские годы его прошли в полной изоляции от Церкви. Позже, в девятом классе, когда душа, словно птенец, ломает тесную скорлупу детства и выходит в жизнь, что-то переменилось: пушкинская строка «Ум ищет Божества, а сердце не находит» засела у него в памяти. Как рассказывал Сергей, его особенно поразило, что поэт, написавший ее, был почти что его сверстником… В те годы в школах еще невозможно было говорить о Боге, но учительница скорее молчанием, чем словами, дала ему понять, что он подошел к рубежу какой-то глубокой и удивительной тайны. Сергей обзавелся Евангелием и стал время от времени заходить в храм — прислушивался, приглядывался. Прошло несколько лет; он узнал, как устроен круг богослужений, стал различать сюжеты икон, мелодии стихир и ирмосов, научился к месту (а иногда и не к месту) украшать свою речь цитатами из Священного Писания. Окружающим все это очень нравилось. В стране наступило время перемен, и Сергею было приятно, что он «попадает в струю», но не более того. Учеба, работа, женитьба, ребенок — дел и забот хватало с избытком.

— Ты ведь давно религией интересовался, еще со школы, помнится. Но всегда был как все, свой парень…
— Я и сейчас не чужой.
— Не обижайся, не в том дело. Мы сколько лет с тобой друзья? Странно смотреть на тебя: с виду ты как и был, а на самом деле что-то с тобой случилось. Событие, что ли, какое-нибудь редкостное? Или, может, чудо?
— Вся наша жизнь — чудо… — протянул Сергей, не замечая усмешки собеседника. — А событие, пожалуй, что и было, только не редкостное, а самое обычное: мы поспорили с Лилей о «психологии нищего». Помните Лилю?
— Еще бы… На первой парте сидела… Где она, кстати, кто-нибудь знает? Что-то ее не видно, не слышно…

— Были мы как-то у них в гостях: сидим, разговариваем о том о сем, все больше о делах. Муж у нее как раз стал серьезные деньги зарабатывать: купили, как водится, новую квартиру, мебель, всякую всячину… Да я и сам тогда на новую работу перешел, на жизнь хватало. Но тут я что-то сказал про магазин у нас на углу, где продукты попроще и подешевле, и Лиле это ужасно не понравилось. Она так через весь стол на меня посмотрела, будто я ей нахамил, и говорит: «Это что еще такое? По-моему, ты можешь себе позволить покупать продукты в дорогом магазине». Я удивился и говорю: «А зачем?» Тут ее прямо затрясло: «Стыдно, Сергей! У тебя психология нищего!» Я, помнится, растерялся тогда. Никогда особо об этом не задумывался, а тут такой напор… Может быть, я не прав? Может, и впрямь есть чего стыдиться? Может, надо смотреть на вещи по-другому? И жить по-другому?.. Я хотел ей сказать, что нет у меня никакой психологии нищего, что я такой же, как все, и в магазин за продуктами хожу просто так, куда придется, открыл было рот, запнулся и сказал почти бессознательно: «Блаженны нищие духом, яко тех есть Царствие Небесное». Как она смеялась! И про Царствие Небесное кое-что добавила, чего я повторять не стану. Но зато от обиды не осталось и следа. Расстались мы в тот вечер друзьями, как всегда, и она обещала: «Обязательно с тобой еще поговорим про нищих духом и все такое прочее. Я тебе все-все объясню, вот увидишь!» И мне, признаться, самому не терпелось узнать, что она мне такое
скажет.
— Ну и что же она тебе сказала?
— Она ничего не сказала. Она умерла.
— Да ты что?!
— А вы разве не знали? Рак. Всего четыре месяца. Тогда в крематории я в первый раз сознательно осенил себя крестом — не для вида, не вслед за другими, а от страшной ясности ее последнего безмолвного аргумента в нашем споре… Она весело смеялась над Небесным Царством — и что же предлагала она взамен? То немногое, что от нее осталось, лежало передо мной в открытом гробу. «Что убо чаю и на что надеюсь?..» Если в моей психологии было хоть крохотное зернышко евангельского духа, то настало время растить из него дерево новой жизни — простите меня за такие возвышенные слова.

Все молчали под впечатлением печальной новости. Собеседник Сергея счел нужным продолжить дискуссию:
— Конечно, очень грустно… Я понимаю, что ее скоропостижная кончина толкнула тебя в религию. Но ведь это и есть необычайное событие: молодые здоровые женщины умирают совсем не часто.
— Не буду спорить. Обычных смертей, наверное, не бывает: любая смерть уникальна, как
и любая жизнь. Но с другой-то стороны, — и Сергей обвел внимательным взглядом всех сидевших с нами за столом, — есть ли у нас в жизни что-нибудь более естественное, неизбежное и непоправимое, чем смерть?

Снова молчание. Слышно было, как дрожат, соприкасаясь, две хрустальные рюмки. Чей-то голос затянул «Во блаженном успении…» и тотчас осекся.

Из "Давайте уничтожим ад! — иерод. Никон (Муртазов), иером. Макарий (Маркиш)".