ЗНАМЕННЫЙ РОСПЕВ

Ощущаем ли мы себя сегодня наследниками древнерусской культуры?

Не растут ли наши дети, будто это не их предки создали «Троицу» Рублева, Новгородскую «Софию» и сокровища знаменного распева?

Что мы потеряли, и что приобрели, предав на столетия забвению церковно-певческую и иконописную традиции, в которых жизненно воплотились идеалы Св. Руси?

Отрыв нашей певческой традиции от исконных корней начался более трехсот лет назад. Появилась нотная пятилинейная система и прельстила своим удобством – вечным соблазном Запада. Действительно, пятилинейная нотация, по сравнению с крюковой, легка и «комфортна» в освоении, доступна всякому, любого духа человеку. Но эти пять линеечек, такие удобные для записи музыки инструментальной, оказались не в состоянии вместить многогранное богатство древнерусского богослужебного нения, и с неизбежностью привели к его обеднению. постепенному перерождению и вытеснению музыкой светской.
В знаменной крюковой нотации даже простейшие знаки содержат несколько смысловых уровней. Каждый знак имеет значения длительности и высоты, подобно тому как имеет их и каждая нота. Но, если значение ноты этим исчерпывается, знак знаменной системы содержит в себе еще несколько уровней, очень существенных именно для задач богослужебного пения.
Третий уровень значений проявляет характер исполнения знака. Одна и та же итальянская целая нотка «соль», если ее записать разными знаменами, будет звучать каждый раз по-разному. Если это Стрела – то нужно «потянути». Если Статия – «постояти», если Параклит с оттяжкой – «возгласити светло и сановито». Какое изобилие исполнительских оттенков: «выгнути», «голкнути», «дрогнути», «подробити по строке»... И выбор знака никогда не будет случайным, он всегда обусловлен рядом причин, главная из которых – смысл богослужебного текста. Благодаря этому, исполняя то или иное песнопение по крюкам, мы не можем делать это своевольно – знамена в точности подскажут нам, как нужно спеть, чтобы, увлекшись собственным чувством, не впасть в погрешность по отношению к словесному тексту. Все акценты уже расставлены монахом – распевщиком. Знамена говорят нам: “Толковать так, а не иначе”. Таким образом, они выполняют по отношению к богослужебному слову функцию предания (поскольку толкование писания есть область предания), определяя некий, подобный иконописному, канон.
И, наконец, о четвертом уровне значений, напоминающем церковному певчему о его главном делании. Это – смысловая вершина знака, его нравственное богословие:

крюкъ простой – крепкое ума блюдение от золъ

крюкъ мрачный – крепкое целомудрие намъ и надежда

крюкъ светлый – крепкое всегдашнее бдение в молитве

голубчикъ борзый – гордости всякия преломление

осока – отгребание от всякого зла всем сердцем и мыслию

статия мрачная – за чистоту душевную и телесную крепкое страдание

Статия простая – срамословия и суесловия отбегание

статия светлая с сорочьей ножкой – сребролюбия истинная ненависть

стопица – смиренномудрие в премудрости

Практический опыт пения по крюкам наводит на мысль, что генетическая память действительно существует. То, что многие века наши предки пели этим распевом – несомненно помогает и сегодня чутко воспринимать его красоту.
Человек, согласно святоотеческому учению, трехсоставен: дух, душа, тело. Музыка – поскольку это язык – обращается преимущественно либо к духовной, либо к душевной, либо к телесной сущности человека. Условно говоря, каноническое богослужебное пение обращено к духу, почти вся классическая музыка сродни душевному и, начиная с джаза, музыкальный язык популярного направления все более активно направлен на резонанс (диктат) телесного. (Не будем касаться здесь вопроса о способности музыки быть носителем начала демонического).
Музыкальный язык канонического богослужебного пения, благодатно зарождавшийся в недрах православного богослужения, всегда действенно способствует собранности ума, побуждая его тесным нерассеянным путем следовать слову. Но эта связь со словом осуществляется не через эксплуатацию эмоций (католическая экзальтация), а духовно. Каждой своей интонацией, отбиравшейся веками в соборном молитвенном делании, он служит пробуждению и взращиванию духовного человека, приводя в подчинение ему человека душевного и телесного.
Когда мы оставили свое древнее богослужебное пение, и, вместе с пятилинейной нотацией в наши храмы проникли мелодии внебогослужебного происхождения – чисто душевные, сентиментальные, и даже оперные – в триединство слова, распева и образа вкрался разлад. Богослужебное слово церковно-славянского языка сохранилось в своей духовной чистоте, а музыкальное и, одновременно, изобразительное искусство захватила душевно-эмоциональная стихия, не знающая никаких канонов. Слово, музыка и образ заговорили на разных языках. Потеря внутреннего единства расстроила воздействие целого. Музыка вышла из подчинения слову, все больше отвлекая от него внимание и переводя на себя.
Растущий разлад между языками музыки и слова – небезобиден. Воспринимаемый подсознательно, он способен оборачиваться смешением и подменой понятий во внутренней жизни человека.
Противоречие этих двух языков мы не всегда ощущаем. Увы, оно становится очевидным для многих только в своих крайних проявлениях: не кощунствует ли музыка над словом, когда рок-ансамбли надрывно распевают «Аллилуйя»? Таковым оказался уже за стенами православного храма конечный результат все того же расцерковления музыкального языка, все того же распада. Но на подступах к этому конечному результату мы обретаем песнопения с гармонией романтического, и иногда даже почти джазового стиля – увы, звучащее в храме! (Далеко ли до гитары?) Слово можно раскрасить музыкой в любой цвет, заземлив и исказив смысл до неузнаваемости.
Привлечение современного музыкального языка с целью сделать смысл слова более доступным всегда чревато этой подменой. Поэтому использование богослужебных текстов во внецерковном творчестве – например в эстрадном (бардовском) жанре (если только это может быть оправдано целью проповеди) не приносит ли больше вреда, чем пользы?
Но будем помнить, что начало этого пути в отступлении от канонического знаменного (столпового) распева, в котором музыкальное начало подчинялось и вторило слову, усиливая его, – и принятии в Церковь инородной музыки, о которой святой патриарх Ермоген говорил: “Терпеть не могу латинского пения на Руси”.
Расцерковление языков музыкального и иконописного искусства возникло как проявление болезни расцерковления духовного.
Каноническое искусство – это сила центростремительная, по отношению к Истине. В нем сокрыта всякому ищущему великая помощь.
Народу стремящемуся укорениться в Истине – зачем использовать средства заведомо центробежно от нее уводящие?