Притчи православные

Это стихотворение неизвестного поэта было записано отцом Павлом (Груздевым) в его дневнике 14 марта 1980 года. Пометка батюшки гласила: «Приведи, Господи, и мне такожде».

I.

Полночь. Вьюга в поле воет и шумит,
в небольшом селенье все давно уж спит.
Улицы пустынны, около домов
целые сугробы наметает вновь.
Изредка, далеко заунывный вой
раздается дико в тишине ночной.
Псы, его, заслышав, лай подымут вдруг
и опять замолкнут. Только снег вокруг.
Словно пыль несется, застилая свет,
заметая густо на дороге след.
Рано улеглося ныне спать село,
завтра день великий, праздник Рождество.

II.

В стареньком домишке, что уж в землю врос
и стоял под кровом вековых берез,
по соседству с храмом, ветхим, как и он,
слабый огонечек виден из окон.
Там горят лампады у святых икон,
и их тихим светом домик озарен.
Комнаты в нем малы, с низким потолком,
но во всем порядок, чистота кругом.
Целый ряд икон там, во святом угле,
на накрытом тут же небольшом столе
книга в переплете кожаном лежит,
рядом крест в оправе при огне блестит.
Свернут аккуратно близ эпитрахиль,
и на нем сверкает золотая пыль.
На стене картинок виден целый ряд,
чинно, по порядку все они стоят.
Все архиереи. Вон из темноты
видны Филарета строгие черты,
рядом Иннокентий, а за ним Платон
смотрит величаво, в думу погружен.
Тут же два монаха, вид монастыря,
да войны прошедшей два богатыря.
Старых два дивана, стол да стульев ряд,
скромно все прижавшись, по стенам стоят.
Зеркало в простенке, больше для красы,
чем для туалета, да в углу часы
тикают сердито, вот уж сорок лет,
а им все покоя и замены нет.
А давно пора бы! Сам отец Захар,
их хозяин тоже очень, очень стар.
Ведь когда на место здесь он поступил,
то часы-то эти в первый год купил.
«Старые — мы стары», — маятник стучит,
«Верно, верно, верно», — во ответ урчит,
на лежанке лежа, толстый серый кот,
что годам своим он потерял и счет.

III.

В тесной боковушке, освященной чуть
светом от лампады, положа на грудь
высохшие руки, старичок лежал,
на кроватке бедной ночи он не спал.
Он и прежде мало сладких снов знавал,
а теперь к тому же сильно захворал.
Вот уж две недели с постели не встает:
видно, дело к смерти уж теперь идет.
Он и не горюет, он свое отжил.
А вот горе — завтра он бы отслужил
Божью литургию, хоть в последний раз,
да нет силы... И из впалых глаз
покатились слезы... Завтра Рождество,
день святой, великий, людям торжество.
Завтра в храмах будут праздник все встречать,
Деву и Младенца в песнях величать.
Он же одинокий, старый и больной,
должен здесь валяться в праздник годовой.
И его любимый небольшой приход
в день такой без службы будет в этот год.
И вздохнул глубоко старый иерей,
в думы погрузился о судьбе своей.
Вспомнил, как бывало праздник он встречал,
окружен друзьями, как счастлив бывал
он тогда, но это все давно прошло,
счастье улетело, будто не было.
Старый, позабытый, он один живет,
от родных далеко и один умрет.
Родственники! Сколько с ними было слез,
сколько горя, нужды он для них понес.
Как любил их сильно, всем им помогал,
а теперь под старость, знать, не нужен стал.
А желал бы сильно он их повидать
и, прощаясь с ними, многое сказать.
Умер бы в сознаньи, что родных рука —
не чужих – закроет очи старика.
Их к себе напрасно каждый день он ждет,
знать, и не дождется, скоро смерть придет.

IV.

На дворе сильнее вьюга все шумит,
оторвавшись, ставня хлопает, скрипит,
злобно ветер воет и в трубе гудит.
И отцу Захару сон на ум нейдет,
смутная тревога вдруг запала в грудь,
В памяти пронесся долгой жизни путь.
Боже мой! Как скоро жизнь моя прошла,
и итог свой страшный смерть уж подвела.
Страшно оглянуться на всю жизнь, она
разных злых деяний и грехов полна.
Добрых дел не видно, а ведь он же знал,
что к Тому вернется, Кто его создал,
что за все отдаст он Господу ответ.
Где же оправданья? У него их нет.
Жил, не помышляя о своем конце,
часто забывая о своем Творце.
Вспомнил он, что в жизни суетной своей
меньше он боялся Бога, чем людей.
Бог-то милосердный, все потерпит Он,
легче ведь нарушить Божий-то закон,
чем мирской. Ведь люди, как Господь, не ждут,
за проступок в здешней жизни воздадут.
И хоть суд людской-то больно тороплив,
да не так, как Божий, прост и справедлив.
Без суда, без следствий он всю жизнь прожил,
но зато пред Богом много нагрешил.
Из-за выгод людям часто угождал,
перед кем гордился, перед кем молчал.
Сильным поклонялся, как нужду имел,
грешников богатых обличать не смел.
Хоть по долгу должен был сие творить.
Да ведь людям страшно правду говорить.
Обличи, попробуй, будешь без куска,
а семья, на грех-то, больно велика.
Пастырем примерным тут уж трудно быть,
ну, и потакаешь, чтоб на хлеб добыть.
Правда, он приходом век доволен был
и нелицемерно прихожан любил.
Лишнего за требы он не вымогал
и чем мог несчастным часто помогал.
Но в нужде, случалось, согрешал и он.
Раз кабатчик сельский, скряга Агафон,
на богатой вздумал сына обвенчать.
А тут надо было в город отправлять
сыновей в ученье, вот он и прижал
кулака и лишних пять целковых взял.
Да потом и сам-то деньгам был не рад:
приходил кабатчик в дом к нему сто крат,
торговались каждый день они до слез.
Сколько тут упреков, сколько тут угроз
выслушать он должен был от кулака!
Лишняя надбавка стала не сладка.
К высшему начальству жалобой грозил,
а владыка строгий в это время был.
Страху-то какого натерпелся он,
да спасибо скоро сдался Агафон.
Он за все служенье, целых сорок лет,
как огня боялся ябед и клевет.
Слава Богу, не был никогда судим,
и владыки были все довольны им.
Будет ли доволен им Владыка Тот,
к коему с ответом скоро он пойдет?
От души глубоко иерей вздохнул
и на образ Спаса с верою взглянул.
Освящен лампадой, лик Христа сиял
и с любовью кротко на него взирал.
«Боже мой, великий! — старец прошептал
и рукой дрожащей сам креститься стал. —
Согрешил я много, Боже, пред Тобой,
был не пастырь добрый, а наемник злой.
Раб был неключимый и за то Тобой
я сейчас наказан, Боже, Боже мой.
В день, когда Ты миру светом воссиял
и звезду с востока в знаменье послал,
в день, когда в восторге вся ликует тварь,
в день, когда родился Ты, мой Бог и Царь,
совершить служенье как желал бы я!
Но во всем пусть будет воля лишь Твоя».
Снова осенил он тут себя крестом
и забылся... Буря выла за окном.

V.

Вдруг пронесся гулко колокольный звон,
заглушая вьюги заунывный стон.
Встрепенувшись, слушать стал отец Захар:
мерно за ударом следовал удар.
Чудным переливом колокол звучал
и восторгом дивным душу наполнял.
Пел о чем-то чудном, пел про край иной,
там, где нет печали, суеты земной.
Чудодейной силой влек к себе, манил.
Про болезнь, про горе иерей забыл.
Очарован звоном и готов был он
поспешить тотчас же на чудесный звон.
«Где же это звонят? — думал иерей.—
Нет с подобным звоном здесь у нас церквей».
И пока с собою так он рассуждал,
с силою в окно вдруг кто-то постучал.
«Собирайся, отче, в церковь поскорей.
Слышишь звон? Приехал к нам Архиерей».
И Захар в испуге тут метаться стал,
облачился в рясу, трость свою достал.
Вышел вон проворно. Вьюга улеглась,
теплота, не холод, в воздухе лилась.
В тишине безмолвной колокол гудел,
звездами весь яркий небосвод горел.
Месяц круторогий на краю небес
плавно опускался за соседний лес.
Яркими огнями храм его блистал.
«Кто же там владыку без меня встречал?
Как он мог приехать в столь нежданный час?
Много беспорядка он найдет у нас.
Две недели в храме сам я не бывал,
знать, должно, владыка как-нибудь узнал,
что я стар, не годен, не могу служить,
и меня от места хочет отрешить».
Так, идя ко храму, думал иерей.
«Ничего, не бойся, добр Архиерей, —
кто-то близ незримый старца утешал. —
Кто на Божьей ниве устали не знал,
был доволен малым, сроду не роптал,
кто трудом и горем был обременен,
тем места благие назначает Он».
Вот взошел, смущенный, в освещенный храм.
Где ж Преосвященный? Пусто было там,
тихо лишь горели свечи у икон,
фимиам дымился, и со всех сторон,
как живые, лики строгие святых
на него глядели, много было их.
А из отворенных настежь Царских врат
свет сиял чудесный, ослепляя взгляд.
И взойти в алтарь уж старец не посмел,
сердце страхом сжалось, ум оцепенел.
Кто там за престолом, светом весь облит,
с книгою разгнутой во руке стоит?
И слова горели в книге той огнем.
Иерей прочел их, сердце сразу в нем
радостно забилось, он теперь понял,
Кто такой Владыка перед ним стоял.
Это Он, Великий, Сам Архиерей,
Кто обремененных скорбию людей
и понесших в жизни тяжкий трудный гнет
на покой любовно всех к Себе зовет,
обещает бремя благо и легко.
Страх, сомненье, скорби, — все вдруг далеко
где-то осталися; перед ним в виду
новый мир открылся... «Господи, иду!!!» —
радостно и громко иерей вскричал...
В комнате давно уж белый день настал,
солнышко сияет ярко сквозь окно,
но отцу Захару было все равно.
Он лежал спокойный, тих и недвижим,
для него мир этот был теперь чужим.