ΚΥΡΙΕ ΙΗΣΟΥ ΧΡΙΣΤΕ ΕΛΕΗΣΟΝ ΜΕ

...Это первое: качество жизни, оценка его, желание жить во многом зависят от того, существует ли радикальная угроза жизни. Концентрационный лагерь представлял радикальную угрозу жизни. Это чрезвычайно важно и существенно, потому что помимо ситуации, когда на жизнь посягают самым чудовищным образом, существуют ситуации, которые нам кажутся менее страшными, поскольку мы в них не оказывались.
Взять, к примеру, отсутствие жилья и голод.
Когда у нас или в любой западной аудитории заходит речь о голоде, и стар и млад считают, что голод означает просто хороший аппетит. Мы нередко говорим: «Я зверски проголодался», и это означает всего лишь: «Я не прочь плотно поесть». Но голод не имеет ничего общего с хорошим аппетитом. Я это знаю на собственном опыте.
Когда я был студентом-медиком, на еду средств не хватало, потому что нужно было учиться и зарабатывать, чтобы оплачивать учебу и еще как-то существовать. В какой-то момент я дошел до такого состояния, что, идя по улице, вынужден был присаживаться на тротуар каждые пятьдесят шагов, потому что не было сил идти дальше. Это был голод, но даже он не идет ни в какое сравнение с тем, что мы читаем или слышим по телевидению в передачах о голодающих в Судане, Эфиопии, Бангладеш и других странах мира. Такой голод тоже представляет угрозу жизни, когда все, то нужно, — это держаться; держаться, собрав всю энергию, все мужество, когда стремишься не к роскоши, не к излишествам, а стремишься выжить, и ради этого готов на все, что допустимо в пределах морали и нравственности.
Голод и предшествующие годы бездомности меня кое-чему научили. Они научили тому, что в жизни есть чрезвычайно драгоценные вещи, о существовании которых люди, живущие в благополучии, не догадываются.
Я вам приведу еще один пример. В годы немецкой оккупации я был во французском Сопротивлении и поэтому не мог найти работу. Я жил уроками и перебивался случайными заработками. Помню, как-то я не ел пару дней и зашел к своему товарищу-одногодке (мне тогда было лет двадцать девять — тридцать). На кухонном столе у него, точнее, просто на столе, который был в его комнате, я увидел огурец, о — всего лишь с палец длиной. Больше я не видел ничего: ни его лица, ни комнаты — только огурец во всем его великолепии: это была еда! Может быть, это кажется смешным: можете надо мной посмеяться, но так оно и было: мой приятель посмотрел на меня, посмотрел на огурец и спросил: «Ты давно не ел?» Я сказал: «Давно». — «Тогда мы его поделим». И этот молодой человек, мой ровесник, скорее всего, такой же голодный, как и я, разломил огурец пополам. И ни разу за всю жизнь я не ел пищу с таким благоговением, как эти пол-огурца. Для меня эти пол-огурца стоят особняком — как цена жизни. Это была возвращенная мне жизнь, абсолютная ценность.
Я привожу вам эти примеры, потому что в условиях нашей действительности мы привыкли предъявлять качеству жизни очень высокие требования. В обстоятельствах моей юности, военного и послевоенного времени качество жизни зависело от крошечных вещей, но таких, которые были бесценны, значительны, потому что этот кусочек огурца был не только пищей, это была щедрость сердца голодного юноши, делящегося тем малым, что у него есть. Если хотите, по выражению одного из наших молодых богословов, это была любовь Божия, ставшая съедобной и переданная мне через братскую любовь другого человека.
Поэтому вопрос качества жизни нужно продумывать не только в привычных категориях, но гораздо шире и глубже. ..

Антоний, митрополит Су́рожский