В поисках Истины.

— Знаете, я однажды слышал, как в высоком собрании некий критик Церкви говорил о том, что Русская церковь не исполнила своей исторической миссии в XIX веке в России, что она должна была бороться с крепостным правом…

Но у Церкви нет исторической миссии. Она не должна бороться ни с крепостным правом, ни с политической системой. У Церкви нет цели исторической и политической борьбы. Даже больше: у Церкви нет цели борьбы со злом. Задачи, которую ставит перед собой все прогрессивное человечество. Потому, как если она поставит главной своей целью борьбу со злом, то ей всегда будет недоставать зла.

Скажу, может быть, странные вещи. У Церкви нет цели борьбы с абортами, преступностью, наркоманией, гомосексуальными браками. По одной простой причине. Церковь не борется со злом, она злу — противостоит. Самой своей сутью.
Христос говорит в Евангелии, что мы не должны противиться злу. Эти слова можно воспринимать как стопроцентный пацифизм, но, если в них углубиться, поймешь, что христианин не может противиться злу, используя методы самого зла. Не можешь противиться лжи, используя ложь, агрессии — используя агрессию, оскорблению — используя оскорбление. Противление злу не может происходить на территории зла. Борьба со злом способами зла невозможна. Что возможно в политике, то невозможно в Церкви. Вот поэтому, когда две эти стихии смешиваются между собой, люди сами себя понять не могут. Не могут понять, что вокруг творится…

Целью Церкви является — сам Христос и его Небесное Царствие. Поэтому мы молимся о христианах такими словами: «Даруй им вместо земного — небесное, вместо временного — вечное, вместо тленного — нетленное»… И главная наша борьба со злом — свидетельство чистой жизни, свидетельство, что Бог есть любовь и свет, и в нем нет никакой тьмы. Церковь являет эту истину, и эта истина делает людей свободными от зла.

Церковь идет путем простым и тяжелым. «Не судите, да не судимы будете», — говорит Евангелие. А борьба со злом у всех нас начинается с осуждения, с суда в буквальном смысле — суда человека, суда поступка, отождествления человека с его поступком, с прилеплением ярлыка, с расчеловечиванием этого человека и с возможностью его уничтожить. — Лицо Церкви — это мы! У нее нет никакого другого лица, кроме нашего, христиан, людей верующих. И Христос говорит: «Что ты смотришь на сучок в глазе брата своего, а в своем не видишь и бревна…» А мы, как только этот сучок видим в глазе брата своего, у нас первое желание — в этот глаз как следует ломануть кулаком.

А как же: я увидел зло, я увидел искажение, я увидел, что оскорбляют мои чувства, наносят вред моей семье, моей стране, моей родине, я должен защитить, то есть ударить!.. Но Христос говорит: «Вынь прежде бревно из своего глаза, и тогда ты узнаешь, как помочь твоему брату вынуть сучок». Не ударить, а помочь — заботливо и неторопливо.

Вот почему разговор о борьбе со злом всегда так важен. Потому что мы, христиане, обязаны, прежде всего, побороть зло внутри себя. И весь наш опыт борьбы со злом называется словами «невидимая брань». Не война, с окопами, «Градами», где надо уничтожать друг друга, а невидимая брань, которая, кроме тебя самого и Бога, никому не видна.

И только после этого можно свидетельствовать собственной жизнью и опытом борьбы с грехом, что аборты — это преступление, что гомосексуальные браки противоречат замыслу Бога о человеке, что в мире очень много зла, которое уничтожает человечество, потому что оно противно самому понятию любви, добра и милости. В царской России вера и идеология государства в какой-то момент очень сблизились, и возникла известная триада «Самодержавие, православие, народность». И в течение двухсотлетнего периода после Петра Церковь стала государственным министерством, и обер-прокурор Священного Синода был министром государственным. И этот министр был всегда светским человеком, часто не просто неверующим, а просто — открытым безбожником. И вот когда религия и государство предельно сближены, когда православие, самодержавие и народность поставлены в один ряд, у людей верующих может возникнуть странное смешение: где сама вера, а где идеология? Где идеалы небесные, а где ценности земные? И тогда с верой ассоциируются вещи, которые к ней никакого отношения не имеют.