Утёс

- Ребята, айда на речку!
Толпа мальчишек толкаясь и хохоча сбежала с крутого обрыва на заросший берег реки и, оставив одежду на берегу, бросилась в воду.
- Не брызгай! Подожди! Я тебя еще догоню! Стой! Ха-ха-ха! Не догнал! Ну и попадет же тебе! – вместе с брызгами долетали до отдыхающих слова и смех ребят. Наконец мальчишки успокоились и вышли на берег, падая на раскаленный песок.
Солнечные зайчики бегали по легкой ряби на поверхности речки. Голубая-голубая вода текла из-за пригорка, делала крутой поворот и пряталась за следующим холмом. Белые домики отражались в прозрачной реке.
Солнце слепило глаза даже через закрытые веки, поэтому Саша не стал их закрывать, а вглядывался в речную воду. Истошные крики бабушек и мам, выглядывающих из окон, смех отдыхающих, еле слышное журчание воды, пение цикад навевали сладкую дрему. Но тут:
- Санька, вставай! Чё лежишь? Мама зовет! – тормошил задремавшего белобрысого мальчишку другой, только что прибежавший, мальчик, возрастом помладше.
Саша открыл глаза и, жмурясь от солнца, сердито спросил брата Вадима:
-  Чего орешь? Говори, что хотел и уходи! Не хватало еще, чтобы ребята увидели, что ты опять здесь! Тебе ж сказали, не появляйся рядом. Домой надо? И без тебя бы скоро пришел!
- А ну иди отсюда, Рыжий, - неожиданно встал Главный, мальчик четырнадцати лет, главарь шайки, имевший внушительный вид. – Видишь, отдыхаем. Санёк придет, когда надо. Не беспокойсь.
- Давай, катись отсель! Не звали! Надоел уже! – заговорили и другие мальчишки.
Вадим молча и удивленно посмотрел на брата, а потом опустил голову и пошел прочь. Так было каждый раз, когда он приходил к Саше и его товарищам. Слезы вот-вот готовы были выкатится из набухших глаз, но он не собирался показывать себя слабаком.
Старший брат остался на берегу, ему было немного жаль брата, однако это скоро прошло.
Вадим был щуплым мальчиком девяти лет. Его почему-то никто во дворе не любил. «О, рыжий пришел!» - кричали мальчишки, завидев его огненную шевелюру, и продолжали играть сами, не принимая в свою компанию Вадима. Саше было жалко брата, но ему не хотелось, чтобы и его исключили из мальчишеской банды. Обычно он опускал голову или неестественно смеялся, когда обижали Вадима. Бывало, он и сам говорил колкие слова брату, желая вызвать одобрение своих товарищей.
Оставшись один, Вадим, как всегда, пошел к своему любимому месту – в одном удаленном месте над рекой был небольшой утёс, о котором кроме него никто не знал. С утёса открывался красивый вид, поэтому мальчик, немного поплакав, забывал свои огорчения и отдавался созерцанию. На ум ему приходили стихотворения. Особенно любил он громко читать строчки:
Есть на Волге утёс, диким мохом оброс
Он с боков от подножья до края,
И стоит сотни лет, только мохом одет,
Ни нужды, ни заботы не зная.
Читая их, Вадим представлял, как сидит Степан Разин, задумавшись, на утёсе в полуночной мгле. Воображение разыгрывалось, и он оказывался в близком ему мире, где не было Сеньки, Сережки, Вальки и других товарищей Саши, которые бы обижали его.
«А ты не обращай внимания на них. Меня вот тоже не любят, проклинают. И ничего. Но хоть приволжский народ с почетом вспоминает. И на том спасибо» - кажется, говорил утёс голосом Степана Разина.
Скоро стихотворения стали сами складываться в голове у Вадима. Сначала получалось нескладно, а потом все лучше и лучше. Свои сочинения Вадим никому не читал и скрывал также, где весь день пропадает. Санька только догадывался, в каких местах его брат гуляет.
Дома мать часто подолгу глядела Вадиму в лицо, когда он засыпал, и спрашивала себя, чем он не угодил другим ребятам, почему ее сын всегда один. Горько было материнскому сердцу, чутьем оно чувствовало, как тяжело младшему сыну, но не ведало, как помочь.
Так прошло лето. Наступила осень. Солнце еще светило, но уже не так ярко. Небо поменяло свой цвет с бездонного синего на светло голубой. Вся природа потускнела. Последние искорки лета догорали в виде золотых листиков на деревьях, которые совсем скоро потухнут от дуновения холодного, не такого, как летом, ветра. Клубы серого тумана нередко заволакивали окрестности. Речка совсем уж остыла, приобрела холодный, синий оттенок и стала журчать не по-летнему. Цикад больше не было слышно. Лишь шуршание листьев под ногами во время прогулки по лесу тревожило слух. В такие осенние дни казалось, что природа дает прощальный мимолётный, завораживающий, яркий маскарад, красуясь перед приходом черно-белой зимы.
Один из осенних вечеров. Темная комната, освещенная лишь тусклым светом догорающей свечи. Окна задернуты темными шторами, и слышно, как завывает осенний ветер, нагоняя страх и тоску. В дальнем углу комнаты стоит кровать. На ней лежит больной мальчик, разметавшийся в бреду.
Около постели сидит истомленная мать. Ее заплаканное лицо говорит о нестерпимых муках, сильнейших переживаниях за сына. Она не спала вот уже несколько суток, не оставляя ни на минуту свое дорогое дитя. Сколько выстрадала она за эти дни, сколько слез пролила. А врачи говорят, скоро должен начаться кризис. Если вытерпит мальчик его, то останется жив, а может и не вытерпеть…
- Саша, принеси, пожалуйста, Вадиму воды, - тихим голосом произносит мать, обращаясь к мальчику, тихонько сидящему в темном углу и давно уже не наведывающемуся на улицу к товарищам – Ему уже пора пить лекарство.
Саша, стараясь не разбудить брата, встает и идет на кухню. Он поспешно вытирает слезы, невольно выкатывающиеся из глаз.
- Ему не лучше? – шепотом спрашивает он, грустно смотря на лицо брата.
- Нет, - горько произносит мать, качая головой, и закрывает лицо руками, стараясь не разбудить стонами сына.
Мальчик дышит с трудом. Лицо и руки у него покрыты испариной, громкие хрипы вырываются из груди. Веки закрыты, щеки обвисли. Вот уже несколько дней он лежит в постели. Нешуточная борьба за жизнь происходит в его маленьком, хрупком тельце. Рыжие волосы потеряли свой огненный оттенок. Сухие губы в бреду бормочут что-то. Мать прислушивается:
- Про Степана Разина стихи вспоминает, – с болью в голосе говорит она. – Про утёс какой-то говорит, - и рыдания снова заглушают голос.
- Мама, не плач, пожалуйста, не плач, все будет хорошо, - говорит Саша, но ком в горле не дает ему говорить дальше, и он поспешно выбегает на кухню и, забившись в темный угол, рыдает. – Нет, нет, Вадим, все будет хорошо, врач сказал неправду, ты поправишься, мы тебя вылечим, потерпи чуть-чуть. Нет-нет, Вадим, не надо, пожалуйста, не надо, - рыдания заглушают слова, - не…на…до...Ваа…диим… Я был несправедлив… прости меня! но не умирай...по…жа…луйста…Ва…дим… Вот и ребята сегодня приходили, спрашивали, как ты, беспокоятся значит… Выздоровеешь, будем вместе ходить на речку. Теперь уж всегда будем вдвоем гулять… Только выздоравливай. По…жа…луйста… по…жа…луйста…

Кризис наступил этой же ночью. Злой ветер завывал за окном, срывая листья с деревьев, крупные капли дождя стучали по стеклу. В комнате горела одна свеча, и много-много лиц в очках с красивой оправой склонилось над больным. Мать была тут же. Она горестно сидела в углу и шептала молитвы, закрыв лицо руками…

Похоронили Вадима на утёсе… Желтые листья под дуновением легкого осеннего ветерка спускались на маленькую могилку. Золотые столбы солнца освещали ее, прорываясь сквозь высокие ветви могучих и старых деревьев. Серебряное журчание реки доносилось по прозрачному воздуху. Одна маленькая, не успевшая улететь на юг птичка, в последний раз пела свою звонкую песню, сидя над могилкой. Грибной запах доносился из леса. Капельки росы подрагивали на листьях могильных цветов. Яркими гроздями висела над крестом рябина, красный, огненный цвет которой привлекал внимание. Пушистая оранжевая белочка спустилась с дерева и невольно замерла перед могильной фотографией. Мимо прошел человек. Увидев небольшую могилку, он на миг остановился, посмотрел на надпись и, удивившись, какой еще маленький был мальчик, пошел дальше. Многочисленные цветы, принесенные на похороны, качались на ветру, ожидая, когда к могилке, грустно ступая на мокрую листву, придет наведаться мать и брат.