Они смеются, и вино разлито в кубки дорогие,
И тело негою полно, бесстыдства чувств полунагие -
Всё - трын-трава, всё - ни по чём, пылают дерзко чёрны очи,
Средь бела дня царица ночи танцует. Поводя плечом
Роскошным, то зальётся вдруг дразнящим и бесстыдным смехом,
То бросит взгляд, где милый друг, где ждут подарки и утехи!

Так праздно жил Иерусалим в кварталах портиков зелёных,
В тени беседок затемнённых, пьянясь весельем молодым...

Полутрезва, полупьяна блудница юная плясала,
И вдруг, как вкопанная стала, как поражённая она -
В глазах насмешка и вопрос к явленью нагло обращённый:
Шёл тою улицей Христос, учениками окружённый.
Он был и статен, и высок, и всем обличьем благороден.
За ними шла толпа народа. "Эх, заманить бы на часок!", -
И вот, шагнула, и пошла, и дерзко руку протянула...
Но вздрогнула и замерла, едва в глаза Ему взгянула:
Из них в неё смотрела новь, которой сердце не знавало,
И состраданье, и Любовь, души конец, души...начало.
Ей показалось, что Он знал её тоску, её похмелье,
И не за что не осуждал...как мать ребёнка в колыбели...

Он посмотрел. Они прошли. И снова улица пустая.
Шаги растаяли вдали. Стоит блудница молодая
Полужива, полумертва от жуткой совестливой муки,
И сжав в отчаянии руки. Склонилась долу голова,
ЖемчУг упал, в нём пользы нету, противен стал вдруг милый друг,
И в блеске пира нет уж света, веселья нет среди подруг.

Сняв с шеи бусы, с рук браслеты в наряде будничном, простом
Шла бывшая мечта поэта вослед за Господом, Христом,
Не смея приближаться ближе, не вопрошая ничего,
И лишь главу склоняла ниже пред словом Святости Его.