Адрес электронной почты
Пароль
Я забыл свой пароль!
Входя при помощи этих кнопок, вы подтверждаете согласие с правилами
Имя
Адрес электронной почты
Пароль
Регистрируясь при помощи этих кнопок, вы подтверждаете согласие с правилами
Сообщество

Православные истории

«ВРЕМЯ СОБИРАТЬ КАМНИ»

Борис Петрович и Тамара Петровна Розановы — мои друзья — жили около Оптиной в начале тридцатых годов. Каждый рассказывает о своем. Борис Петрович ходил в Березичи играть в бильярд. Он был тогда молодым человеком, парнем. В Жиздре ловили стерлядь и огромных жирных лещей. Рыбу били острогой, и был еще способ ловли, оставшийся от монахов. Называлось — ловить «на сежу». Очень сложный способ с перегораживанием реки еловым лапником, но рассказано мне в подробности.

Тамара Петровна говорит, что все тогда в Оптиной было еще цело (то есть здания), только во всех помещениях Дома отдыха сильно пахло ладаном. Никак не могли этот запах выветрить. И могилы все около собора были целы. Внутри помещений и в церквах ничего монастырского не оставалось. Было повыброшено. Кое-что разобрано окрестными жителями. Некто Захаров, принимавший участие в изъятии монастырского имущества, навешал у себя дома ковров. А это оказались не ковры, а попоны с монастырской конюшни. Курьез.

Сразу после ликвидации монастыря прямо на папертях собора был устроен аукцион по распродаже имущества: мебели, посуды, одежды... Пафнутьев колодец, считавшийся святым и целебным, забили цементом, потому что к нему продолжалось паломничество за водой. Но родник пробился в новом месте и нашел себе выход на самом берегу Жиздры, в нескольких метрах от воды, в маленьком овражке, в густых кустах...

Этот колодец и этот родник и было первое, что мы увидели в бывшей Оптиной, еще не дойдя до монастырской стены. Колодец представляет сейчас собой открытый небу квадратный сруб площадью метров шестнадцать, наполненный желтоватой, стоячей, мертвой, я бы сказал, водой с плавающим на ней неподвижно мелким мусором. Значит, эта вода насочилась и накопилась поверх цементного кляпа. Хорошо видно, что некогда излишки воды постоянно вытекали из сруба ручьем в сторону реки. На пути ручейка были устроены углубления, где вода накапливалась и где можно было умыться, а при желании — окунуться. Над срубом была раньше часовня.

Постояв над срубом с мертвой водой, мы прошли к живому роднику, пробившему толщу земли в новом месте. Вода под ивовым кустом бурлила, вздымалась бугром, крутя в светлых струях песок какого-то неестественного серого цвета. Мы попробовали воду, но она настолько богата разными минеральными солями, что ее можно, вот именно, только попробовать, а не пить. У обширных и все еще светлых бывших монастырских прудов сидела на зеленом бережку пожилая женщина в белом платочке. Мои товарищи — Володя Десятников и Василий Николаевич — пошли вперед, к монастырской стене, а я задержался около женщины и разговорился с ней. Оказалось, что она помнит монастырь до его ликвидации и видела, как его закрывали.

— Интересно? — спросил у меня Володя, когда я догнал и присоединился к ним.

— Захватывающе. Вернусь в Москву, обязательно пошлю проект, чтобы молоко нам за вредность... хотя бы по четвертинке. А пока дай мне таблеточку валидола.

...Как сказать одним словом про то, что представляет из себя сейчас Оптина Пустынь? Слово такое есть — обломки. Остатки красной кирпичной стены как бы размыты сверху, как бы обтаяли. Точно так же размыты и обтаяли монастырские башни. Про главы Введенского собора, что он «обтаял» сверху, сказать нельзя, это было бы слишком слабо. Он обезглавлен и торчит в небо бескупольными барабана­ми. Точно так же обезглавлена Казанская церковь к югу от собора. Владимирская церковь (больничная) исчезла совсем. Раста­яла. От церкви Марии Египетской остался бесформенный остов, обрастающий куста­ми неприхотливой бузины.

Совпало, что в этот день приехали в Оптину на экскурсию москви­чи. Автобус. Основные экскурсанты из какого-то НИИ, и несколько девушек из Госбанка. Москвичей водила по территории монасты­ря экскурсовод Ко­зельского музея, жена Василия Николаевича, Валентина Михайлов­на, в то время как сам Василий Николаевич ходил с нами. Но око­ло могил, то есть око­ло Введенского собора, мы все сошлись.

Можно ли вообразить, как выглядело это место до разоренья? Можно, потому, что приходилось видеть в других мес­тах нетронутые монастырские кладбища. Наверное, и здесь лежали надмогильные плиты с надписями, стояли памятники, росли цветы. Трудно вообразить другое: что это место с жалким штакетником могло выглядеть торжественно, хотя и печально, и, напротив, что торжествен­но-печальное место может выглядеть так вот жалко. Но и то, надо сказать спасибо Василию Николаевичу Сорокину, сдви­нувшему дело с мертвой точки и начав­шему с нуля.

Когда появилась возможность, вот именно, собирать камни, ни одной над­гробной плиты на месте не обнаружили. Все они оказались по какой-то фантасти­ческой, не поддающейся здравому смыслу надобности разбросанными по обширной территории монастыря. И ведь не горстка камней, чтобы их раз­бросать, — тяжелые, мраморные, из поли­рованного гранита.

Василий Николае­вич дал мне потом па­мятную записочку (не люблю суетиться с ка­рандашом на глазах у всех и изображать из себя журналиста) с пе­речнем тех, кто здесь похоронен. Получи­лось вроде поминаль­ного списка. Ну что ж, помянем.

1. Оптинские стар­цы — Лев, Макарий, Амвросий, Иосиф, Анатолий, Варсонофий и Анатолий.

2. Братья Киреев­ские — Иван Василье­вич и Петр Васильевич.

3. Жена Ивана Ва­сильевича Киреевского Наталья Петровна.

4. Александра Ильинична Остен-Са­кен, тетя и воспитательница Льва Толсто­го, умершая в 1841 году.

5. Гартунг Николай Иванович — тесть Пушкина, если бы Пушкин был жив к мо­менту замужества своей дочери. Скончал­ся в 1859 году.

6. Генерал-майор Петровский Андрей Андреевич — участник сражений при Бо­родине, Прейсиш-Эйлау, Лейпциге, при взятии Парижа.

7. Графиня Елизавета Алексеевна Тол­стая, родственница Толстых. Скончалась в 1851 году.

8. Родственники Апухтина Былим-Ко­лосовские: Варвара, Василий, Николай, Матвей, Дмитрий.

9. Григорий Воейков.

10. Мария Кавелина, урожденная На­химова, родная сестра адмирала Нахимо­ва, героя Севастопольской войны.

11. Иван Адамович Пилиссьер — осно­ватель первого в стране Оптинского лесно­го института. Умер в 1815 году.

12. Полковник Осип Осипович Россет, брат знаменитой А.О. Россет. Друг Пушки­на. Умер в 1854 году.

13. Полковник Александр Осипович Россет, друг Пушкина.

14. Иван Иванович Писарев — отец из­вестного критика...

Все мы столпились вокруг штакетни­ка, за которым, обозначая могилы, лежа­ло всего лишь несколько надгробных плит. Они положены сюда вновь по инициативе и по указанию Василия Николаевича, ибо никто уж не знал, на какое место класть какую плиту. Василий Николаевич смерил глазом расстояние от угла собора, прове­рил его шагами, показал пальцем в землю: здесь Киреевский Петр Васильевич, здесь Иван Васильевич, здесь Наталья Петров­на... Думается, что ошибка на шаг-полшага вправо-влево не имеет большого значе­ния. Все они там, внизу. А память о них и плиты нужны ведь не им, а нам, живым. За пределами штакетника, в сторонке — небольшой холмик, как-то даже не в размер настоящей могилы, и цветы на нем. Обозначено место, где (приблизительно) похоронен старец Амвросий.

Когда мы подошли к штакетнику и на время влились в группу московских экскурсантов, Валентина Михайловна успела уже им рассказать фактическую сторону: про основание монастыря, про разбойника Опту, про оптинских старцев, про Гоголя, Достоевского и Толстого, про «Братьев Карамазовых» и «Отца Сергия», и кто такие были братья Киреевские, и кто такая была Остен-Сакен...

Можно было уж уходить от могил и идти дальше, в скит, но тут Василий Николаевич перенял у жены роль экскурсовода и решил дополнить ее. Он говорил не меньше получаса. Жалко, что ни у кого не оказалось приспособления для записи речи и теперь можно вспомнить лишь главные мысли без их аромата и живости, да и то в собственном изложении.

«Запомните это место, молодые друзья, — говорил Василий Николаевич, — вам еще долго жить, возможно, и перед вами история поставит вопрос отношения к прошлому. Не перед вами, так перед вашими детьми. А откуда дети могут набраться ума-разума, если не от вас. Не от нас. А мы... от них, лежащих под плитами.

Человек — явление социальное, национальное, историческое, и, как таковой, он трехмерен. У него есть прошлое, настоящее и будущее. Без одного из этих слагаемых он не то что неполноценен, но его просто нет. Он есть как понятие физиологическое, жующее, пьющее, но его нет как понятия социального и национального, он не историчен и, если хотите, — не государствен.

На Востоке есть поговорка: “Если ты выстрелишь в прошлое из пистолета, будущее в тебя выстрелит из пушки”.

Человек, способный осквернить могилу, способен наплевать и на живых людей. Человек, способный надругаться над собственной матерью, остановится ли перед оскорблением и унижением чужих матерей. Более того, человек, разоривший чужую могилу, не гарантирован, что не будет разорена и его собственная могила.

Понятие Родины не может слагаться из умозрительных или философских понятий, статей и научных трактатов. Родина складывается из конкретных и зримых вещей: изб, деревень, рек, песен, сказок, живописных и архитектурных красот. Родина это не очертание на карте, лежащее в железных обручах меридианов, как выразился один поэт, но, может быть, скорее это береза под окном, по выражению того же поэта. Контуры на карте и даже саму географическую карту любить нельзя, но можно любить родник и тропинку, тихое озеро и родной дом, друзей и родных, учителей и наставников... Да: из любви к конкретным вещам складывается любовь к Родине, если же эта любовь озарена и оплодотворена любовью к преданьям, к легендам, к истории, то это будет культура.

Коровник, паровоз, подъемный кран, дорожный каток, безусловно, полезны, но любить их нельзя. А “Покров-на-Нерли” любить можно, а “Василия Блаженного”, Московский Кремль, песни, стихи Пушкина, романы Толстого любить можно. Будем же собирать по крохам, по камешку все, что можно любить и что в целом будет составлять нашу любовь к России».
Фотография

От Оптиной, походив еще по ее дикой бесхозной травке, поглядев на разные, разнородные, многочисленные, никакого ансамбля не составляющие постройки и пристройки, лепящиеся к основному костяку как снаружи монастырской стены, так и внутри ее, мы пошли к Скиту. Лес вокруг — матерые меднолитые сосны — не трогали совершенно, дабы сохранить видимость и порядок: Скит должен располагаться в лесу и дорога к нему должна идти лесом.

Скит и все в Скиту уцелело в большей целости и сохранности, нежели в основном монастыре. Полкилометра расстояния от Оптиной, меньшая капитальность и крепость Скита, в особенности наружной стены (но и других построек тоже), косвенно помогли ему уцелеть, и разрушительная волна прокатилась как бы над ним. Так ураган может сломать дуб и не тронуть ивовый куст.

Хотя главная церковь Скита — церковь Иоанна Предтечи, тоже без купола и креста, хотя в домике старца живет какой-то посторонний человек, который пробивает там стены, меняет и перестраивает все, как ему заблагорассудится (а могла бы размещаться музейная экспозиция), хотя ни о каких цветниках сейчас нет и речи, все же надо сказать, что скит находится в счастливой сохранности. Цел и в хорошем состоянии дом, где останавливался Гоголь. Цел и даже отреставрирован домик Достоевского. Цело здание, в котором размещалась оптинская библиотека. Цел — повторю, хотя и занят посторонним для музея человеком, домик, где жили старцы. Цела, наконец, стена. Цела и тишина вокруг, целы сосны, обступившие скит со всех сторон[1].

[1] Москва. 1980. № 2
Владимир Cолоухин